Нет денег - нет революции
Писалось как два мини, но решено было объединять что бы не было спешки с бетингом... Ну и да цикл действительно зацепил самого себя... Что в общем редкость.
Странствия "Посейдона" Байки Джимми Роуза
Название: Странствия "Посейдона"
Цикл: Байки Джимми Роуза
Автор: fandom Victorian 2017
Бета: fandom Victorian 2017
Размер: миди, 8 177 слов
Канон: ориджинал
Персонажи: Джимми Роуз, Фредерик, лорд Грегори
Категория: джен
Жанр: приключения, моряцкие байки
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: история о том, как Джимми Роуз познакомился с отцом Фредерика, и как они впервые встретили его деда
Для голосования: #. fandom Victorian 2017 - "Странствия "Посейдона""
В то лето Фредерику больше не удалось вырваться к причалу, где Джимми Роуз колдовал над лодками и отцовской яхтой. Няньки бдительно смотрели за ним и чуть что останавливали. Вообще жизнь при няньках и гувернантках, которых выписывала ему матушка, была Фредерику «поперек шерсти».
Он видел, как мальчишки-слуги в имении бегают к морю и на реку, купаются, ходят на ярмарку или в лес, и «правильная жизнь молодого джентльмена», как выражалась мама, ему казалась жутко тоскливой и скучной: уроки, поведение, достойное «молодого лорда», манеры… Кошмар! А Джимми Роуз по-прежнему хранил множество историй, спрятанных за татуировками на его теле.
Еще и отец попросил во время его отсутствия не огорчать маму, потому что они ждут ему сестричку или братика. Глядя на увеличивающийся живот мамы и помня о данном отцу слове, Фредерик старался лишний раз не шкодить, а за отлучку в эллинг мама бы его точно отругала.
Недавно она сказала, что для того, чтобы сын научился хорошим манерам и немного сменил обстановку, она собирается отослать его к своему отцу в Шотландию, а уж её отец, отставной полковник, сумеет обучить Фредерика всему, что необходимо для молодого лорда, покажет, как надо себя вести, и выбьет мальчишескую дурь. Только от одной мысли об этой неизбежной поездке у Фредерика сводило зубы. Он уже представлял себе всех этих напыщенных шотландских сэров в килтах и их манерных детишек.
А ведь в Шотландии на самом деле было еще больше интересного, чем в имении. Там были горы и скалы, чайки, которые гнездились на берегу, склоны, древние курганы, о которых ходило столько легенд! И все это будет для Фредерика мучительно близко и также мучительно далеко, ведь дедушка Эрни никуда его от себя не отпустит. Он до отставки не давал спуску целому полку, что уж говорить об одном несчастном внуке… В общем, жизнь казалась безрадостной.
Только один раз Фредерику все же удалось на несколько минут заскочить в эллинг, где он нос к носу столкнулся с Джимми.
— Юный лорд?
Джимми, казалось, удивился, увидев его.
— Ох, зря вы пришли сюда, — сказал он, но потом усмехнулся. — Впрочем… Я ведь вам сказал, что лучше бы вам вернуться домой поскорее, так? Ну, а теперь пойду себе немного поработаю…
С этими словами он отвернулся и направился в глубину эллинга к верстаку, а по пути открыл рундук и вынул из него большой моток пеньковой веревки, забыв после захлопнуть крышку, чего за ним вообще-то не водилось никогда. Спустя секунду крышка рундука как бы сама собой стукнула, и Джимми будто бы вовсе и не заметил Фредерика, шустрой рыбкой спрятавшегося под ней. Через минуту в эллинг зашла одна из гувернанток в строгом черном платье, плотно утянутая в корсет, и с вечно постным выражением лица.
— Эй ты… как тебя… Джим!
— Да, мадам.
Фредерик видел через замочную скважину, как Джим неловко изобразил учтивый полупоклон.
—Ты не видел здесь молодого лорда Фредерика?
—Как же не видел, вот он буквально пять минут назад стоял на этом же месте, где стоите вы. Я поприветствовал его и пошел заниматься своими делами. Гляньте-ка вот, какие замечательные смоляные канаты нам привезли. Прямо из России, у нас таких, к сожалению, не делают. Мечта, а не канаты! Но их надо все просмотреть и смотать, да убрать подальше от мышей…
Он подошел к гувернантке и сунул ей под нос кусок чего-то скомканного. У той от одного вида лицо скривилось, словно ей сунули протухшую вскрытую жабу.
— Уберите эту гадость! Значит, вы не знаете, где юный лорд?
В этот момент у Фредерика сердце сжалось. А вдруг Джимми выдаст его этой сушеной вобле? Но ведь он моряк, моряки же…
— Ну, не знаю… Может, он ради шутки прыгнул в рундук, в котором я хотел держать новые канаты? Хотите, посмотрим?
Джимми вразвалочку пошел к рундуку, где сидел мальчик. У Фредерика душа ушла в пятки.
Гувернантка с сомнением поглядела на потертый старый рундук и поморщилась.
—Нет уж, нечего мне смотреть на ваши ящики. Если его увидите, передайте, что, если он не появится в ближайшее время, я расскажу его матушке о том, что он опять сбежал. А еще его отцу, который сегодня возвращается.
С этими словами она вышла, а Джимми сел на рундук и смотрел ей вслед, пока темный силуэт не скрылся за поворотом тропинки, вдоль которой росла кустистая изгородь.
Тогда он поднялся, закрыл дверь эллинга, поглядел, прищурившись, на рундук и словно сам себе под нос пробормотал:
— Ну неужели юный лорд Фредерик и впрямь спрятался в рундук? Или он как-то проскочил мимо этой дамы?
Фредерик откинул крышку и высунул наружу разлохматившуюся голову.
—Джимми, я спрятался в рундук, —довольно признался он.
— Ну что ж, тоже бывает, — усмехнулся моряк. — Вот что, юный лорд, ваша матушка будет очень сердиться. А старая ведьма, если не найдет вас, попрется на конюшню, или еще куда, а потом снова сюда вернется.
— Меня отправляют в Шотландию, к деду, — торопливо пожаловался Фредерик. — Чтобы я там понабрался манер и правильного поведения. Там будет куча старых сэров и их избалованных детей, которых я уже однажды видел. А еще мой кузен с его манерами и тонким музыкальным слухом, и «ах эти смерды, которые нас окружают»! —Фредерик передразнил кузена. —Ты бы знал, как я его не люблю!
— Не печальтесь, юный лорд, все зависит от того, с кем вас отправят. Ох, сдается, неспроста ваш отец так спешно вернулся… Ох неспроста. Так что бегите, до осени времени не так уж много. А когда ваша матушка разродится, то ей будет не до ваших проказ. Там и посидим. Да и за лето может многое случиться.
Джимми заговорщицки подмигнул.
— Но ты ведь мне еще расскажешь свои истории?
— Я слов на ветер не бросаю.
— Тогда до осени, Джим!
— До осени, юный лорд.
***
Остаток лета для Фредерика пролетел, словно один день. Осень только-только тронула травы и листву своим сонным дыханием, солнце уже переставало светить по-летнему, и дни постепенно укорачивались, становясь пасмурнее и холоднее, когда в эллинг, пропахший смолой, деревом, водорослями, маслом, табаком и чем-то неуловимым и необъяснимо увлекательным, вошел мальчик. Мальчик был на полголовы выше и заметно крепче того мелкого мальчишки, который уезжал в начале лета и прятался в рундук от гувернантки, чтобы попрощаться с другом, но все же это был Фредерик.
Джимми Роуз копался со снастями швертбота, который стоял на козлах, блестя свежим лаком на бортах и днище. Весь рангоут был снят и разложен по эллингу. Джимми как раз внимательно просматривал паруса на предмет их целости и сосредоточенно проверял состояние деревянных и железных люверсов, когда его окликнули.
Он оторвался от своего занятия и обернулся.
— Ох, юный лорд, вас прямо не узнать! Неужели это так на вас повлиял ваш кузен и его манеры?
На лице его играла улыбка, приподнимавшая его усы, трубка во рту дымила, словно паровоз. Мальчик побежал к Джиму.
— Джим, Джим я тебе там столько!.. Да дед, он прямо…
Мальчик захлебывался от восторга и переполнявших его эмоций.
— Ты представляешь, отец дал мне в сопровождение настоящего сикха! Мы там лазали по скалам, мы бегали, а еще меня научили драться. Я могу показать! Я задал трепку своему четвероюродному брату, а он уже служит, он лейтенант! Джим, там столько…
В глазах Фредерика сиял восторг, а следом за мальчиком молчаливыми тенями появилось двое: старый китаец и мужчина в странной одежде и в тюрбане, такой высокий, что ему пришлось пригибаться, входя в высокую дверь эллинга.
— Джимми, познакомься. Это…
— Это Иша, мой юный лорд. Я его отлично знаю, да и с мастером Чжи я знаком… А вот вы помните, что я вам говорил?
— Да. Ты был прав Джим, ты был чертовски прав! Отец отправил гувернанток раньше нас, а со мной поехал Иша. А потом дед пообщался с этими сухими камбалами и сказал, что «нечего мне портить внука, и делать из него манерную дуру, у меня уже один есть такой, пусть хоть этот вырастет мужчиной». И он велел, чтобы Иша и Чжи, который ему не только слуга, но и друг, подкормили меня за лето и позаботились, чтобы я стал отменным сорванцом, из которого получится настоящий моряк и мужчина. Джим, ты не представляешь! Мы лазали по скалам, я бегал наперегонки с пони, я даже дрался на ярмарке, два раза! Один раз побили меня, а второй раз, уже в августе, я выиграл и даже получил приз. Смотри!
С этими словами он достал из поясного кошелька небольшой медальон, сделанный из сосновой смолы, с застывшим в ней комаром.
— Это древний комар. Он попал в смолу много-много лет назад, а теперь это янтарь.
— Ну вот и славно… Разрешите, я поздороваюсь со своими старыми друзьями, а потом вы мне все расскажете?
— Нет, Джим! То есть, здоровайся, конечно, но рассказывать будешь ты. Мама и её наседки сидят вокруг маленькой Маргариты, а отец разрешил мне в качестве подарка на мои десять лет, теперь прибегать сюда в любое свободное время. И еще он сказал, что если ты научишь меня плавать и я проплыву сто футов, то он попросит тебя показать мне, как пла… ходить на швертботе.
— Так вот зачем лорду Грегори понадобилось приводить эту старую посудину в походное состояние… А я-то уж думал, что про старичка совсем забыли.
Тут Фредерик отвлекся на разложенные по всему эллингу снасти, а Джимми подошел вразвалочку к огромному индусу и казавшемуся рядом с ним совсем крошечным китайцу Чжи. Китайцу он вежливо поклонился всем корпусом, а потом обнял его, как старого друга. Чжи улыбнулся и сказал что-то по-китайски, Джимми ответил ему, и они оба рассмеялись. Потом Джимми встал напротив Ишы и со всей силы ударил того по плечу. Индус покачнулся, улыбнулся своей белозубой улыбкой и с размаху ударил в плечо моряка. Они постояли, посмотрели друг на друга, а потом, расхохотавшись, пожали друг другу руки и обнялись. Джим пригласил всех сесть и указал на верстак, за которым и ел, и пил, когда был в эллинге.
— Погоди, Джим, так ты уже все знал, когда говорил, что все зависит от того, с кем я поеду?
— Ну, как сказать молодой лорд. Догадывался. Вы плохого мнения о своем дедушке, если думаете, что ему, боевому полковнику, все эти высокие манеры и прочие рауты приятны. Это человеку-то, который прошел от Египта до Китая, и не по паркету, а по песочку, да в окружении отнюдь не самых дружелюбных типов из местного населения!
— А ты откуда знаешь? А как…
— Ну, это отдельная история. Давайте-ка, лучше скажите, вас ведь Иша начал учить плавать?
— Ну, немного…
— Тогда дело за малым. И выйдем еще вместе в плавание!
Джим довольным взглядом обвел старых друзей, усевшихся на ящиках вокруг верстака, улыбнулся юному лорду и спросил, подкрутив ус:
— Так какую историю вы бы хотели сегодня послушать?
— Я бы хотел вот эту! — Фредерик ткнул пальцем в татуировку с розой в виде мандалы на бицепсе у Джимми. — Мне почему-то кажется, что эта история про Ишу.
— Ну что же, молодой лорд, не без этого. Тут две картинки, одну мне сделали в Индии, а вторую — незадолго до того. Какую бы вы хотели послушать?
— Обе, Джимми Роуз, обе!
— Ну что же… Было это в те времена, когда флот почти весь перешел на пароходы. Подумать только! Когда я начинал ходить по морям, скажи кто любому капитану, что ему надобно поставить в центр корабля большущую печку с паровым котлом, так он бы выбил из шутника всю дурь в два удара, а третий пришелся бы уже в крышку гроба. Если б, конечно, дело было на суше, в море-то гробы не полагаются… Одним словом, ходил я тогда на пароходе «Посейдон». Замечательный был пароход! Трехмачтовый красавец, спущенный на воду в Глазго, с паровой машиной и винтом, не какой-нибудь колесный типоход. Мы должны были зайти в Магриб, а потом через Кейптаун шли в Калькутту. Служил я там боцманом. Ух, я вам скажу это было весело! Надо было следить и за запасами угля, и за парусами, и за такелажем, и за матросами, которые на стоянках могли продать местным пару гвоздей за ночь с местной девкой и, дай им волю, разобрали бы весь корабль на досочки. Ну да то так, бывает…
Джимми затянулся своей трубкой и выпустил в воздух несколько колец сизого ароматного дыма.
— Ну так вот, дошли мы до Кейптауна, и встали там на якорь. Наш капитан, как же его звали… Ах да, Бревно Джон. Почему его называли бревном, я тебе расскажу, когда подрастешь, а фамилию его я не помню. Так вот в Кейптауне мы грузились углем и пополняли припасы перед тем, как идти мимо островов Занзибара. Зимой по Индийскому океану через Мальдивы, скажу я тебе, идут только самые отчаянные смельчаки, потому как шторма там разыгрываются дикие. До Кейптауна они не часто доходят в полную силу, но уж если доходят, то держись за все что есть! Волны перекатываются через молы, как мертвая зыбь перекатывается через спичку; ветер дует такой, что сносит с ног, а мелкие собаки так даже летают. Застигни тебя такой шторм в море, и шансов выжить — мал мала меньше. Хорошо, если застанет в подходящей бухте, а еще лучше в порту. В такие погоды никто из порта, да даже и из таверны-то, не выходит. Корабли ставят на все якоря подальше друг от друга, и где могут складывают весь рангоут, потому как мачта в такой шторм может сломаться, что вот эта щепка.
Джимми взял тонкую щепку и сдавил её пальцами так, что дерево треснуло пополам.
— И вот, значит, мы стоим с открытыми люками, все красивые. И тут я смотрю, а на «Королеве», фрегате соседнем, начинают снимать все паруса. И на «Принце», и на французе «Борее», и даже на «Али Паше», который под турецким флагом стоял. Ну, думаю хана. А тут как раз тендер с углём подвалил. И всё — грузи его, как хочешь. Половина свободной вахты на берегу с местными торгуется за сувениры, да еще кое-что, а может и кое-кого. А торгуются местные, как черти! Ну и наши им ни за что уступить не хотят — не дозовешься их теперь. И вот что тут делать, как везде успеть? Вот тогда старик Джимми забегал, как тебе и не представить…
А что такое предштормовая погода, знаешь? Духота, жара, ни ветерка, ни дуновения. Даже мертвая зыбь в такие моменты утихает. Все словно замирает, воздух становится плотным, как вата, на которой плясали джигу два полка шотландцев, — им не то что дышать, через него пройти невозможно. Птицы и рыбы уходят от берега подальше, и только моряки бегают по кораблям, готовятся. Заводят под днище цепи, склепывают их, чтобы корпус покрепче держал, да не развалился под ударами волн. А кто посмелее, уходит за птицами. Птица, она ведь не дура. Где сядет на воду — там шторма уже не будет.
«Альбатрос», — это тоже паровой корабль был, — тот, смотрю, пары поднимает, словно умалишённый, да все его шлюпки к нему гребут так, что только буруны за ними остаются, словно на них не матросы, а по шесть стосильных паровых машин на каждом весле. Подняли последнюю, да как чесанут, колесами по воде шлепают, словно за ними все черти гонятся, и впередсмотрящий им указывает, в какую сторону полетел альбатрос. И они, только вышли на рейд, за ним так и полетели! Думается мне, там вся команда колесам крутиться помогала, лишь бы поскорее свалить из порта. Через полчаса их уже и след простыл, словно не было.
Тут уже на башне в порту поднимают знак «Готовиться к шторму». Ну, наши все на корабль ломанулись. Даже капитан примчался с берега, трап требует. А кому скинуть? Я на приемке, да вполглаза смотрю, чтобы снимали все, что могут, и готовились к шторму. И нутром чую, что отсчитываю последние минуты до шторма. Вот первый тендер отвалил от борта, второй послали «на потом», у меня уголь по палубе, матросы в поту, черные, как дьяволы из преисподней. В воздухе крутится пыль угольная, ни прикурить, ни вздохнуть. Она ж ведь такая, эта пыль, опасная… Маленькой искры достаточно, чтобы она взорвалась, выжгла вокруг себя весь воздух, а те, кто в облаке попались, с тех как кожу снимает: опалит, как цыплят над печкой. И ладно бы насмерть, так ведь не всегда… Потому-то никакого огня, когда уголь грузят, рядом быть не должно до тех пор, пока последнюю пыль не смоет, да не сдует…
Вот капитан у нас по якорной цепи забирается, сам красный как рак, ругается. Я ему докладываю, так мол и так, готовимся к шторму, людей не хватает. Он на меня орать, а тут с грота-марс-рея без присмотра наши бакланы шестоперые роняют парус. Да так роняют, что накрывает люк погрузочный. Работа встала, все в панике. Наше Бревно, дубовое из липы, орет, как недорожденный.
Я с ребятами плюнул, думаю, чему быть, того не миновать. Парус ведь должен быть чистым и белым, и убирать его надо аккуратно, а тут уже все равно запачкался, да и постирать его потом можно будет. В общем, парус стягиваю, а он весь в пыли, как та половая тряпка. Ну да уложились, успели все завести, укрепить, убрать. Только последнюю цепь завели и клепать стали, а на горизонте туча, черная, как тот уголь, что мы грузили. Весь экипаж в мыле, как загнанные лошади, а понимаем, что это только начало. И старший помощник наш, даром что молодой вроде офицер, из дворян, а тоже тогда руки замарать не побрезговал. С нами всеми работал, к концу уже и не отличить, офицер он или кто… На самом деле, вот такие они и бывают, настоящие офицеры.
В общем, туча идет черная, как ворота ада, но посвежело. Свободная вахта спускает шлюпки на воду да с капитаном гребет к берегу. Наш Джони Бревно так торопился, что даже фуражку на борту забыл. Мы потом её приспособили впередсмотрящему… Меня, старпома да всю рабочую вахту со следующей вахтой так и оставили. Оно, в общем, почти правильно, только в таких случаях все должны на корабле быть. Мы-то стоим не в доке, и не на берегу… Да нашему тогдашнему капитану, этому баобабу можжевеловому, на устав было плевать. Свою шкуру, крыса, спасал. Хорошо, старпом наш не промах оказался.
По всему видим — идет шторм. Вокруг тишина такая, что самого себя не слышно; все звуки как сквозь паклю идут; и не вдохнуть, так грудь сводит. Смотрим на барометр: давление вниз падает подбитой птицей. В общем, едва успели последнюю цепь заклепать и по каютам разбежаться — и понеслось.
Ветерок поднимается… Ну, как поднимается? Взлетает, как на пороховой бочке! Полминуты — и все бурлит, как в котле на плите. Сперва зыбь небольшая, а потом все больше. И вроде канаты выбраны на тугую, по ним циркачей пускать можно, а все равно качает нашего красавца, и все сильнее и сильнее. И вот первая большая волна о мол ударилась. Я тебе скажу, что удар тот был, словно линкор с борта разом залп дал. Мы с нашим старпомом, — его, коли не путаю, Грегори звали, — так прямо и присели, хотя и я, и Грегги в бою морском бывали не раз. На разных кораблях ходили, но опыта у обоих достаточно, и шторм нам не впервой, а такого как будто не припомним.
Ну да ничего… Смотрим, вторая волна пошла. Лениво так катится, вдали вроде не большая, а как к молу подходит, так все больше и больше, растет громадиной. И хоть кажется она ленивая, да неспешная, — ан только кажется. На деле она летит, как зулусское копье: быстро, только вроде сморишь далеко была, а уже к молу приблизилась и баба-а-ах! А за ней вторая, и третья, и пятая с десятой волны пошли перехлёстывать.
Корабли в бухте на цепях, как бешенные бьются, но пока держатся. Но волна сильнее и сильнее, больше и больше, и вот уже через мол перепрыгивает, как ты через ручей, такой маленький, словно и нет его. А вот тут уже только держись! Мол, или волнолом, хоть волну не удержит, но самую подошву ей срубил, и она падает с брызгами, пеной, водоворотами и грохотом, словно подкошенный великан. А дальше бьет в корабль, с такой силой, что цепи звенят, и канаты дрожат, словно струны на гитаре, будто и не с руку толщиной, а тоненькие, с полволоса.
Так вот час проходит, потом второй. Потом уже с полдня било нас море. И вдруг глядим, а «Ла-Рошель», французский пароход, сорвало с якорей, да несет прямо на нас. Грегори, старпом наш, не растерялся, стал выводить руль. Он-то умный был, не то что на том французе, он машину под малым паром держал, чтобы якорям помогать и выгребать против волны. А на том корабле, видать, пожадничали, и чуть нас заодно с собой не погубили. Я и еще десяток матросов рванули к носовым якорям, травим, что есть силы. Грегори в машину команды кричит, дает руля в сторону, отводит нас, значит, от этой дуры неуправляемой, а её крутит, как щепу. На «Ла-Рошели» уже начали пары поднимать, да пока их поднимешь, вечность пройдет, а тут секунд не хватает.
Вот, значит, вторая команда с младшим помощником травит кормовой якорь, и мы вроде как почти разошлись… И тут я понимаю, что они сейчас нам правым бортом носовой цепанут, и все — конец. Влетаю к старпому, кричу так-растак, дураки мы, не успеем канат убрать, надо что-то делать! Но старпом у нас не дурак был, а сейчас стал и того умнее, — но это про другое… Так вот он пары поднял, и мы крутим, лишь бы на месте устоять, чтобы волнами не волокло. Говорит: «Бери канат, будем француза на буксир брать. Скажи им там, чтобы пары шустрее разводили, а пока мы их утащим из опасной зоны. Запрыгнешь к ним, когда они с нами бортом рядом пройдут»…
Вот, значит, ведет к нам француза того. Он только-только колесами стал шлепать, куда ему против такого ветра выгрести! Вижу, они к нам параллельно становятся, чтобы нас не задеть и пробоину не получить. А Грегори наш полный вперед дает, и правый наш якорный проседает в воду, как раз чтобы французу хватило над ним пройти. Ну, а я все это время с канатом на палубе на корме стою, укрываюсь от ветра и воды за надстройкой. Ветер хлещет, как плетью, волна холодная до дрожи, а сплоховать нельзя. Корабль наш весь под ударами волн трясется, что яичная скорлупа. Кажется, вот-вот развалится.
И вот француз проходит мимо меня, я уже наизготовку, а как только колеса прошли, разбегаюсь с фалом в зубах, прыгаю к ним на борт, что есть мочи, и бегу вперед к баку, на ходу выбирая фал. Матросы у них тоже не дураки, как увидели меня, — сразу ко мне. Нам ветер в морды кидает воду. Она, словно лед, бьёт и рвет шкуру. Даром что шкуры на нас на всех просоленные да продублённые, что твой сапог, все равно бывает и до крови. Вытягиваем мы вместе канат, а капитан у них как увидел, в чем дело, так, только наша корма с его баком разминулась, дает полные пары. Пароходик тот давай шлепать отчаянно да жалобно. Парусность у колес-то огромная, но и мы вовсю крепим за тумбу и клюзы канат. Наш «Посейдон» малость обороты снизил, чтобы, значит, рывок послабее был, а все равно было видно, как от удара, когда канат натянулся, нашего малыша ажно всего передернуло, да якоря с носа выбрало так, что он, бедолага, дыбом встал. Тут же боцман на французе, сообразил, сразу запасной якорь завел да сбросил.
И вот, значит, шторм, я на французе. А пароходы, и наш, и француза, кидает и рвет, будто они не прикованы ко дну, а чисто швертботы в свободной воде. Но что делать, работаем, крутимся. И французы уже по воде бодро шлепают, и наш «Посейдон» винтами работает, что силы хватает. Красавец, а не корабль!
Пока суть да дело, гляжу, а у нас вот-вот сорвет люк, и никого рядом нет. Водою подняло где-то плавень и на петли нам швырнуло. Если в шторм в трюм вода пойдет и, не приведи, до машины доберется — рванет, мало не покажется! А не рванет, так утопит. Мы пойдем на дно и француза утянем, — в такую непогоду не спастись никому. На корме у нас ни одной живой души, чтобы предупредить, и кричать бесполезно: ветер ревет, как стадо лосей во время гона. А канат между кораблями — словно струна натянут. Вскочил я, да по нему против ветра бросился вперед, на свой «Посейдон». Подо мной море словно кипит: пена, брызги, словно морское пекло развезлось, да еще от винтов буруны. Волны перекатываются, ветер в рожу лупит, дождь как из ведра хлещет, но охота пуще неволи. Иду вперед, чую, ноги скользят по канату. Остается мне футов десять, и тут нога подворачивается, а падать уже совсем не моги! Упадешь — свои же винты намотают, и все, порубит, что тот шницель… Но я ухватился за канат покрепче, да, видать, еще ветер за меня был и правильно качнул. И заполз-таки нам на корму.
«К люку!» — кричу. Мол, есть кто? А сам свайку схватил, и пытаюсь люк заклинить. Ну, там уже наши ребята с второй вахты смекнули, что черт меня неспроста с француза по канату к нам принес, подбежали, пособили.
В общем, часов через двадцать шторм утих. От французов нам потом было много всего хорошего. А вот начальник порта оказался близко знаком с самим губернатором… Когда он узнал, что во время шторма капитана не было на корабле, — а капитан тендера свидетелем был, что наш Джон, бревно ему в огузок, на корабль-то входил перед штормом, а в шторм уже в кабаке был на берегу, — такой хай поднял!.. Это же оставление судна в опасности, почти что дезертирство. Шумное дело вышло. Французы-то, вишь, тоже смирно не сидели. Что-то они шибко ценное везли, так что и перед начальником порта, и перед губернатором просили, чтобы нас за их спасение наградили. Да и сами от себя отсыпали, и все обещали, мол, в Лион зайдете — найдите нас, и будет вам все лучшее, от вина до девок, моряки долги помнят.
Ну и то верно, не важно чьи это моряки, если моряк обещал, то непременно сделает. Обещал отплатить добром за добро, так отплатит от всей души, но и зло припомнит. Мы все, соленые, одним мирром мазаны, одной водой морскою крещены.
Вот такая история у этой картинки. Капитан наш новый, Грегори, вам, юный лорд, батюшкой приходится. Он-то как раз и нарисовал мне первую картинку. Видишь, в центре тут от ней и по краям расходятся окантовки лепестков в виде канатов? Уж очень они хорошо легли. Набил я её по его рисунку чуть позже, когда мы Оманский залив миновали, сразу после захода в Могадишо… Ох там была и драка!..
А тогда, после шторма, он меня только спросил, чего бы мне, кроме лишней чарки рома да дня отпуска, хотелось получить — в честь того, что ему вручили капитанский патент и назначили от имени королевы на тот самый наш «Посейдон» за проявленную храбрость при спасении товарищей, помощь другой команде и то, что судну не дал сгинуть, бессменно простояв на вахте, покуда шторм не утих.
Вот вам и история, юный лорд!
Фредерик слушал, открыв рот.
— Джимми так ты с моим отцом…
— Да, юный лорд, вот с тех самых пор, как мы на «Посейдоне» с ним встретились, и в Кейптаунском порту нас шторм вместе завязал, как пришитый к нему и хожу. Ну да дай бог каждому такого господина, как ваш батюшка…
— Господина?
— Товарища, друга… но это, когда никто не слышит. Сам понимаешь, не поймут: это ж крысы сухопутные и тыловые, ни моря, ни пороха не нюхали. Откуда им понять, что свинец да море различий не знают, и господ с простым людом не делят, а потому если и крестят кого, то как равных.
— Джимми, а расскажи, что дальше было…
— А и расскажу, только надо и встречу промочить! Да и судно твое подготовить. Может, посмотришь, там Мэри не забыла ли закрыть дверку в погреб с пивом?
Моряк подмигнул мальчику. А тот только усмехнулся, достав из подаренного дедом споррана ключи.
— Джимми, я, может, и не моряк…
— Но моряком будете отличным, мой юный лорд!
— Джим, а ты со мной тоже в плавание пойдешь?
— Кто знает, кто знает… А пока, друзья, надо бы позвать капитана и выпить за встречу, как думаете?
Джимми посмотрел на своих старых товарищей, в глазах которых читались улыбки, несмотря на непроницаемость их лиц.
Все четверо вышли из эллинга и направились под осенним солнцем в сторону погреба.
Достав выпить и поесть из хозяйских погребов, вся честная компания вернулась в эллинг, а Фредерик вприпрыжку помчался за отцом. Молчаливый индус последовал за ним, не отставая ни на шаг, а Чжи и Джимми остались в эллинге. Подождав, пока юный лорд скроется за дверями, Джимми внимательно посмотрел на китайца, и тот кивнул.
— Ну, рассказывай, старик, все действительно так, как я подумал?
— Мастер моря Джим, ты и сам все знаешь или догадываешься…
Впрочем, вряд ли кто-нибудь, услышав беседу старого китайца и Джимми Роуза, понял, о чем идет речь. Однако, этим двоим хватило и всего нескольких слов, чтобы взгляд у Джимми посерьезнел.
К тому времени, когда в дверях показался немолодой лорд Грегори с сыном и верным Ишой, на верстаке уже было собрано импровизированное застолье. Джимми и Чжи встали и учтиво поклонились лорду.
— Ладно вам, церемонии разводить, никто ведь не видит.
— А вдруг очередная сушеная вобла из свиты вашей супруги за вами увязалась проследить, что бы вы не научили мальчика чему-нибудь нужному?— усмехнулся Джимми. Китаец только неодобрительно зыркнул на моряка.
— Так что ты хотел?
— Капитан, ну раз уж собрались все трое участников того веселья в Индии, так я подумал, почему бы нам не отметить эту встречу? А то вы все в государственных делах, соскучились поди по такой доброй компании, где можно и слово крепкое завернуть, и вообще быть собой без всех этих улыбок и экивоков.
— И то верно! Вот что, Джим, если мой сын проплывет сотню футов в одежде, то учи его морскому делу, как умеешь, пока мы его не отдали портить голову в морское училище.
— Будет сделано, капитан. А пока садитесь за наш стол да угощайтесь, чем пожаловали ваши погреба…
— Точнее, что вам позволила ваша пропитая совесть оттуда утащить… Прохиндеи, откуда у вас ключи? Или это Мэри опять не закрыла погреб?
— Ну, нет. Птичка Мэри тут непричём. Нам мышки все принесли. Сами знаете этих проныр. Они тут в эллинге в стружках нору устроили, ну, а я их не прибил, а просто выселил еще летом, вот они и отблагодарили…
Джимми говорил с выражением полной серьезности на лице. Лорд Грегори улыбнулся.
— Джимми, Джимми, ты все такой же сказочник! Как же я соскучился по таким байкам, ты бы знал! Лорды врут и не краснеют, но по большей части так тоскливо… Про мышек пока никто не додумался. Вот однажды поймаю я твоих мышей, что делать будешь?
— Ну, под крышей вроде ласточки завелись, с ними споюсь. Мало, что ли, я в их гнездах сидел?
— А может и вороны заведутся…
— Так и с ними скаркаюсь.
Оба моряка засмеялись. Лорд Грегори смахнул с чурбака, который поставили ему ближе к верстаку, стружку и сел за стол. Чжи налил всем по бокалу, и даже маленькому лорду достался глоточек пива. Они подняли кружки, чокнулись и выпили до дна. Китаец тут же снова их наполнил, а Фредерик посмотрел на моряка и задал вполне закономерный вопрос.
— Так что же было в Оманском заливе, Джимми?
— А было там так. После того шторма, в котором мы француза вытащили, погрузили мы с нашим свежеиспеченным капитаном Грегори припасы да подняли паруса, с попутным ветром отправившись дальше. Без остановки прошли Занзибар и миновали Баб-эль-Мандебский пролив, в котором, конечно, бывали случаи нападения местными на корабли, но наш «Посейдон» был слишком крупной добычей для них. И пошли дальше к португальцам в Могадишо.
«Посейдон» был гружен всякой промышленной ерундой, ну и по мелочи там: взрывчаткой, немножко порохом, в общем, разной полезной всячиной. Да тоже, скажу я вам, мастер Фредерик, такое путешествие — хуже тоски смертной. То ли дело, когда есть чем заняться, а тут уже все сделал, и паруса перекладывать не надо, и ветер-то ровнехонько в корму, как по заказу в ресторации. Матросы гуляют на баке, офицеры на корме, смотрим на солнце, жаримся под ним, как скумбрии на сковородке. Кто режет из кости, кто Библию читает… В общем, знай тоскуй с такой погоды, но и другой не шибко хочется. Редко когда в море такое счастье, что делать нечего. Шли мы так под прямыми парусами, не торопясь, машину лишний раз не разводя, везли свой груз, до "порто", в Могадишо. Промышленные товары-то много где нужны. Местные арабы не способны даже воевать толком, только друг дружку резать, ну и бунтовать порою. А вот сделать что-то для них задача почти непосильная. Кто им только все их дворцы строил? В Персии и в Аравии на Ближнем Востоке есть такие дворцы старинные — закачаешься! В том же Иерусалиме, и в Эффесе, ты про него, наверное, в книжках читал. А я не читал, я там бывал, сам эти старые каменюки трогал… Да сейчас я не об этом… Местные сделать толком ничего не могут, вот и завозили мы все подряд от булавок, до патронов.
Суэцкий канал тогда еще не открыли, и потому Баб-Эль-Мандеб, конечно, был местом прибыльным, но еще не настолько, как сейчас. Потому как сотню миль груз по суше тараканить приходилось, а большой груз так не перетащишь. Так что мы тогда огибали Африку и шли в Индию через весь Индийский океан.
И вот, значит, в одном месте за нами было пристроилась непонятная посудина, даже пушки расчехлила. Ну, мы тоже порты открыли, посветили пушками, показали, что, мол, у нас тоже есть, чем пошутить, и побольше, чем у вас. На том и разошлись с ними. В Могадишо разменяли, что было, на звонкое золото да пошли дальше. Да! Совсем забыл сказать, в Кейптауне нам на борт посадили одного паренька, из торговцев, которого надо было в целости и сохранности доставить перед ясны очи губернатора в Индию. Как сейчас помню, тип был тощий как смерть, высоченный, ростом на полголовы выше нашего Ишы, а в нем, сам видишь, футов так семь, вместе с тюрбаном. Бледный, солнце от него словно отскакивало. По полдня смотрит в трубы, вычисляет что-то, хотя что там считать-то, все уже посчитано. Даже в самую жару не иначе как в черном сюртуке и цилиндре, — как заживо не сварился, непонятно.
И голос у него был такой неприятно шипящий. Так вот в Могадишо он проявил всю свою сволочную сущность. Подсыпал он нам там веселья, как перца на…
— Рану, свежую рану, — поспешно поправил своего боцмана лорд Грегори.
— Да, точно, перца с солью прямо на свежую рану. Прав, капитан. Так вот. Вроде девок, рома и не только полон порт, — щупай не хочу, а его понесло к местным. Он к одной под паранджу полез, еле-еле ноги оттуда унесли. У них, у местных, девки все в такой хламиде ходят с голов до пят, только глаза зыркают туда–сюда. Конечно, те, что в порту ошиваются, личико показывают, но им тогда к местным уже нельзя. Они там муслимы, у них девкам на людях показываться с открытым лицом не положено. Грех, равно что у нас на алтарь нужду справить.
А этот долговязый, сколько его ни предупреждали, что головенку оттяпают и поминай как звали, по пустыне и костей будет не найти, поперся пробовать. Да одного раза мало показалось, он еще с одной попытался чадру сорвать…. Гм… дурак, одним словом…
Потом прибегает в порт и кричит: «Все на корабль, отходим! Бунт! Местные бунт подняли»… Угу… Конечно, местных успокоили, португальцам пришлось звонкой монеты из прибыли отстегнуть, а этому долговязому за спешный отход тогда только капитан все высказал. Команда хотела его вовсе где-нибудь аккуратно подтолкнуть на изучение глубин морских и забыть, но сдержались.
И вот идем мы, значит, попутным ветром до восточной оконечности африканского рога. А дальше там, как залив проскочишь, прыгаешь на течение, и можно даже без парусов идти: тебя до Карачи само донесет. С ветром попутным, конечно, приятнее. Можно и пары развести, если торопишься… Но нам-то торопиться некуда было. Идём себе, значит, а ушки на макушке. Местных на их лодчонках мы не боимся, до Оманского залива не часто они и попадаются, а вот буря песчаная с берега или шторм с моря могут прийти в любой момент.
Шли мы каботажем в прямом виду берега, так спокойнее да и сподручнее нам было. И тут уж сам не знаешь, что хуже: утонуть или от жажды помереть, потому как идешь там между морем, небом и пустыней. По одному борту песок. Куда глаз хватает, ни травинки ни былинки. По другую сторону Индийский океан до горизонта, а вверху небо и на нем солнце такое жаркое, что аж в глазах черно. Станешь смотреть на него — быстро ослепнешь, а если новенький, то обгоришь, и кожа полезет, как с со змеи весной. Ну да ветерок был попутный, люблю такие походы. Ветер в снасти гудит, парус надутый, как барабан, знай приглядывай за ним да за командой, если уже все прибрано— убрано, да делать им больше нечего. Такое хоть редко, но бывает.
А вот как берег уйдет влево, тут надо уже ухо держать острым, а порох сухим. Побережье там коварное, и люди смелые да отчаянные настолько, что страх берет. Один раз увидели мы там парус на горизонте, но он мористее нас был, так что на местных не грешили, мало ли народа ходит. Там и раньше ходили по тому океану, как по римской дороге, а в то время, да и сейчас, вообще проходной двор. Пройти вдоль берега и не встретить никого, — редкость такая, что удивляешься. Так вот нас тот парусник оставил позади. Хорошо шел, легкая была шхуна, наверное. Мы посмотрели, отметили что был такой, да и забыли. А зря! Но кто ж тогда знал-то? У местных отродясь таких мореходных кораблей не бывало, они больше веслами гребут или на слабеньких утлых лодочках ходят. Корабли только восточнее появляются или севернее, в глубине Аравийского залива, где до лесов и деревьев поближе. А на таком побережье, где скалы да песок, лодку построить можно разве что из вербльюжего кизяка, да и то, развалится она в воде, спустить не успеешь…
Идем мы, значит, попутным ветерком, снасть гудит, форштевень режет море как масло, в корму дует бриз, течение несет попутно — удовольствие сплошное! Берег проплывает слева, море — справа. Не жизнь, а сплошная отрада. Даже сделали несколько купален, и все помылись, только тот в цилиндре, что бешеный пес воды боялся. Я вот что-то и не припомню, чтобы он даже умывался…
Вышли мы так на траверз Гвадара, и волна поднялась большая. День идем, ветер стих, мы пар подняли и идем по течению попутному. Второй день идем, все путем. А на третий в ночь, как раз моя вахта была, мы машины приглушили. Что-то там у механиков не заладилось, просили дать машине отдохнуть. И чего бы не дать, если есть возможность: идем то по течению, океан нас и без ветра сам к Карачи вынесет…
Ночь стоит темная, хоть глаз выколи. Звезды на небе, как россыпь брильянтов самоцветных. Красиво! Только мрак такой, что без фонаря и носа своего не увидишь. И вот слышу плеск какой-то странный. Впередсмотрящему крикнул, тот прожектором поводил подальше. Вроде говорит, чисто. Берега не видно, скал тоже, а потом полоснул лучом под самым бортом, а там местных — видимо не видимо! Они ночью на своих лодчонках нам поперек курса подгребли и уже кошки приготовили кидать на борт, только по случайности мы вовремя их и увидели.
Тут мы давай уже в рынду бить тревогу. Только чего там бить? Их человек с полтысячи набралось, и все уже подплыли, гады, кошки закинули, пока мы суетиться начали. И на борт ползут. Я хватанул багор, пару-тройку веревок срезал. Но куда там! Первый нападающий уже влез на борт, а за ним второй, а там третий. Вахтенные похватали кто что, отбиваются, чем придется. Остальная команда тоже высыпала на палубу. Сигнальщик боевую тревогу играет, вооружены все, чем попало… Вот это была мясорубка, я тебе скажу!
Бились мы насмерть, а эти гады все лезут и лезут. Наших уже человек пять или шесть упало. Из оружия-то, у кого нож, у кого топор, человек десять с винтовками выскочили, да только в такой темноте разве разберешь, куда палить? Местные же черные, почти как смола, рядом с ними наш Иша, даром что индус, выглядит белее снега.
На этой фразе Иша раздвинул губы в улыбке, которая прорезала его бороду и усы белой полосой.
— И тут у меня мысль мелькает: мы ж под парами! Пусть под малыми, нам и того хватит. Местные на тростниковых лодочках, которые нашему «Посейдону», что пыль под ногами. Пароходу такую лодку бить — что пену морскую резать. Схватил я покрепче обломки багра, — его за минуту до того один черный пополам перерубил, а потом купаться отправился, с моей помощью.
На этом месте рассказа Джимми начал размахивать руками и даже подхватил какую-то палку, чтобы показать, как он бил нападавших.
— Вот так его ловишь концом багра, а потом по сусалам тычком, и стряхиваешь с крюка! А то ишь, нашел, дурак, кому багры портить — боцману… Казенное-то корабельное имущество за так понапрасну изводить! Да я их за такое всех бы своими руками перебил!.. Ну, так вот как-то и стал пробиваться к штурвалу. У штурвала рубка идет не на жизнь, а насмерть. Капитан с новым старпомом, коком и плотником рубятся с двумя десятками местных. Все орут, но черномазые от страха и паники, а наш молодой Грегори — чтобы свои понимали, кто где, а враг чтобы боялся. И они боялись! Вы бы видели, юный лорд, вашего батюшку в бою в дни его молодости! Зверь, лев! С саблей наперевес, по пояс голый, в одних сапогах и подштанниках, весь в чьей-то крови глаза блестят, как два фонаря, оскал на губах… Саблей машет — не знал бы, что за нас, так пошел бы сам за борт бросился! Страху он нагонял на всех. На моих глазах троих одним ударом голов их дурных лишил, а потом еще одного на закуску в живот пырнул, да отправил в море рану промывать.
Ну так вот я к штурвалу пробился, там наш рулевой без сознания лежит, из головы кровь хлещет. Стонет, бедолага… Ну, то бывает, на кораблях всякое случается, а в абордаже и того чаще травмы получаешь. Я штурвал хвать, и принимаю лево наборт. За бортом вой, треск, крики. Наш впередсмотрящий Рилан, сокол зоркий-одноглазый, уже понял маневр и светит мне, где лодок побольше. Тут те, что забрались на палубу, как поняли, что совсем дело плохо, стали драться втрое сильнее. Но это им не помогло. Что они супротив английского моряка, которого разбудили между вахтами? А с таким капитаном, как наш Грегори, и у самого морского черта шансов бы не было!
В общем, дрались они жестоко, но супротив нас были так, пшик — свисток пароходный. Минут через двадцать всего шестеро осталось из ихних, они в плен и сдались. Вот тогда посчитали мы потери, определили курс, капитан умылся и взялся их расспрашивать. Те сперва «моя твоя не понимает», но как к ним наш кок, которому бочонок с бренди они расколотили, с ножом своим подступил, так быстро рассказали, кто они такие и откуда, и зачем полезли. Да заодно мы вызнали о том, что в плену у них содержится несколько британских офицеров, которых им продали, чтобы потом с англичан, то есть с нас, получить выкуп.
Тут тот тип в черном как раз и высунулся из трюма, спрашивает, что за шум такой был, который его так напугал. Никто тогда не задумался, что он в трюме-то делал в такое время и как там оказался. На него и внимания обращать было некогда, кто-то ответил ему коротко, что от абордажа отбились, а он хмыкнул и ушел в каюту… Дорого нам потом наша невнимательность обошлась, но кто ж заранее знал-то, верно?
Джимми посмотрел на Грегори:
— Верно, ну да нет худа без добра.
— Правильно говоришь, капитан. Так вот, юный лорд, наш бравый Грегори и говорит: «Мы кто? Мы английский флот! Не годится, чтобы мы своих, даже сухопутных, бросали в беде». Решил он, значит, освобождать пленников.
Тут уже кок стал подробнее их расспрашивать, а кок у нас был со своим прибабахом по части членовредительства. Поговаривали, раньше палачом работал. Ну, это так, разговоры ходили, а тут эти россказни в дело пошли. Он с пленными полчасика поговорил в трюме, мол, — где тех офицеров держат, да как к тому месту подойти. И оказалось, что подойти там проще простого: стоянку словно под «Посейдона» делали.
Отрядили команду, в которой и я был, и наш старший помощник, и стали готовиться к высадке. Подошли без огней, встали на рейде и часам к четырем утра приосанились, да как дали залп с борта! На берегу вой, крики, огонь, и мы под прикрытием нашего корабля приближаемся к берегу. Артиллеристы бьют по берегу ядрышко к ядрышку — кладут лучше, чем на стрельбах. А мы тем временем как подошли, так с криком «ура» и набросились на местных.
Ну, тут уже «Посейдон» стрелять не мог, боялись по нам попасть. Мы как ударили, дикари вроде дрогнули, но потом спохватились, разглядели, сколько нас, и давай теснить. Мы стреляем, патроны кончаются, уже скоро в рукопашную пойдем. Совсем умаялись, думаем, что смерть свою нашли по глупости. Их ведь там, что горошин в бочонке, так что рукопашная нам — верная смерть. Мы еще и прорвались по первости глубоко и стоим теперь посередь их лагеря — ни вперед, ни назад, до лодок далеко, а этих с каждым выстрелом чуть ли не больше становится.
Но тут я смотрю, местные вроде куда-то отходят, и стало их поменьше, а потом, гляжу, подальше от нас пленники тоже дерутся. Мы до них с полторы сотни шагов не дошли, может, две. Я бы и не заметил, если бы один из них не выделялся над всеми, как каланча пожарная. На фоне костров и пожаров тот богатырь хорошо был виден. Он одного кочевника схватил и метелил им остальных, словно палицей. А потом выкинул его и подхватил бревно какое-то. Бревном-то ему было удобнее — оно ему, что спичка! Но врагов все равно много и хватает наседать и на нас, и на пленников.
Фредерик, вы бы знали, как я тогда обрадовался звуку картечницы! Не думал, что его услышу там, а это лорд Грегори понял, что мы не возвращаемся, и вторую партию сам возглавил, взяв с собой две картечницы. На корабле людей оставил всего ничего, но самых лучших, и наказал им смотреть во все глаза, чтобы нам без корабля не остаться.
Вот, значит, так и получилось, юный лорд, что батюшка ваш нас тогда из ловушки вытащил. Дикари эти как картечницу услышали, подумали, что там сам черт ихний за ними явился, и драпанули со всех ног. Вот тогда-то мы Ишу и подобрали, а ваш отец, догадайтесь-ка, кого спас, кроме вашего охранника?
— Неужели моего дедушку?
— Вот именно, господин Фредерик! Именно его. После этого приключения эта татуировка у меня и нарисовалась. А про то, как она обзавелась вот этими обводами и стала совсем такой, как сейчас, я вам расскажу, когда вы подрастете. Не детская это история…
Скажу только, что там еще продолжение было. Пока мы дрались, с другого борта к нашему красавцу «Посейдону» стала подваливать галера. Если бы сокол наш с вороньего гнезда не увидел, что там тень странная по морю скользит, то настал бы нам всем конец. Захватили бы нашего красавца, а нас всех в рабы или под нож…
Мы, когда в лагере все закончилось, услышали, что на «Посейдоне» играют тревогу. Рванули к берегу и увидели, что корабль с якоря снялся и разворачивается. А потом как даст залп с верхних палуб! Один, второй, третий, и тогда только галера, которая к нему шла, с треском загорается. С неё несутся крики, вопли, весла все в хлам, корпус в мочало… И так все ловко вышло, что не дошла она до нашего красавца с два кабельтова. А потом понесло ее на линию прибоя, где мы ее и встретили. Кого смогли — освободили, кого не смогли — похоронили… На галерах у персов рабы ведь, и все прикованы. Вот пойдет галера на дно, самые удачливые за весло цепанутся, но таких мало совсем. А обычно как раз рабы-то и тонут все. Они же внутри, им и большая половина картечи да книппелей с ядрами достаются…
Лорд Грегори засмеялся, глядя на сверкающие глаза мальчика, заслушавшегося рассказами моряка.
— Ох, Джимми! Ну ты и сказочник! Сказочник, но не врун. Все рассказал, как было, разве лишь чуточку переврал…
— Да не переврал, а не досказал. Сокровищ там было!.. Мы трюм загрузили настолько, что просели по самую ватерлинию. Вдвое больше угля на дорогу сожгли, чем рассчитывали.
Пираты эти в том лагере не первый год сидели. Ограбят пару судов, да в пустыню сбегут. Они там у себя как дома, все знают, и что есть, и что пить. Это нам там смерть чистая, а им пустыня — дом родной. Лодки в сухой песок закопают, сами потом по каким-то приметам легко найдут, а кому чужому — бархан барханом…
Корабль Ишы они так же взяли. Им же плевать, на кого нападать: сикхи, или белые, или вообще муслимы какие… А вот нарвались на лорда Грегори, и не догадались, чем для них эта встреча пахнет… А догадались бы, обошли десятой дорогой! Ну да, если бы догадались, то нашего юного Фредерика с нами бы сейчас не было….
— Я смотрю, общение с Чжи не прошло для тебя даром, Джимми Роуз, боцман-багорщик, — рассмеялся лорд Грегори. — Философствовать начал.
— Да пес его знает, откуда я такого понабрался, капитан! Что-то я совсем заговорился, а кружки у нас высохли совсем.
Друзья наполнили кружки пенным пивом и стукнулись ими.
— Джимми, вот скажи, где же ты научился так складно рассказывать?
— Капитан, да на корабле, море напело…
— Джимми, а ты можешь рассказать, вот эта татуировка откуда?
Джим посмотрел на розу, из-под которой росло несколько тюльпанов, а в центре был равносторонний крест, каждый луч которого был украшен изображением лица.
— В другой раз. Не стоит поминать эту историю на ночь глядя. Да и вам, мастер Фредерик, уже пора бы спать идти… Верно?
Он вопросительно посмотрел на лорда Грегори.
— Верно. Фредерик, тебе и вправду пора. Сейчас мама не будет тебе запрещать приходить сюда, так что можешь хоть каждый день прибегать. Но только после занятий науками.
— Папа, да зачем они мне? Ведь Джим, Иша и Чжи могут сами меня научить драться, плавать и определять место по звездам. Разве капитану что-то еще надо?
— Да, мой юный моряк, надо и очень многое. Может быть, если уговоришь Джимми, он тебе порасскажет, как за годы плавания мне пригодились многие знания, что раньше казавшиеся ненужными. Можешь считать это лишним поводом быстрее делать уроки. Чем скорее справишься с заданиями и покажешь знания учителям, тем раньше сможешь прибежать сюда послушать истории Джима — а лучшего боцмана на всем королевском флоте не было — и изучать морское дело и медицину, которой тебя может научить мастер Чжи. Понял, моряк?
— Так точно, капитан!
— Так что марш спать и не забудь поцеловать маму на ночь. Бегом!
— Есть, сэр.
Юный лорд отдал честь и побежал из эллинга. Иша пошел было за ним, но Грегори остановил его жестом и сказал:
— Здесь и сейчас ему ничто не угрожает. Я благодарен тебе и надеюсь, что могу рассчитывать на тебя и на вас всех и дальше?
— Да, друг, так и есть.
Голос мастера Чжи был спокойным и не высоким. По-английски он говорил с еле заметным акцентом.
— Тогда давайте немного еще выпьем. В конце концов, наш боцман прав. Впервые за столько лет мы собрались вместе, и пусть не вполне ясно, к добру это или не очень…
На лице лорда промелькнула тень. О чем он думал сейчас? Наверное, о том же, о чем и остальные, не отводившие от своего друга серьезных взглядов. О том же, о чем молчали узоры на теле старого моряка, за каждым из которых скрывалась своя история.
Странствия "Посейдона" Байки Джимми Роуза
Название: Странствия "Посейдона"
Цикл: Байки Джимми Роуза
Автор: fandom Victorian 2017
Бета: fandom Victorian 2017
Размер: миди, 8 177 слов
Канон: ориджинал
Персонажи: Джимми Роуз, Фредерик, лорд Грегори
Категория: джен
Жанр: приключения, моряцкие байки
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: история о том, как Джимми Роуз познакомился с отцом Фредерика, и как они впервые встретили его деда
Для голосования: #. fandom Victorian 2017 - "Странствия "Посейдона""
В то лето Фредерику больше не удалось вырваться к причалу, где Джимми Роуз колдовал над лодками и отцовской яхтой. Няньки бдительно смотрели за ним и чуть что останавливали. Вообще жизнь при няньках и гувернантках, которых выписывала ему матушка, была Фредерику «поперек шерсти».
Он видел, как мальчишки-слуги в имении бегают к морю и на реку, купаются, ходят на ярмарку или в лес, и «правильная жизнь молодого джентльмена», как выражалась мама, ему казалась жутко тоскливой и скучной: уроки, поведение, достойное «молодого лорда», манеры… Кошмар! А Джимми Роуз по-прежнему хранил множество историй, спрятанных за татуировками на его теле.
Еще и отец попросил во время его отсутствия не огорчать маму, потому что они ждут ему сестричку или братика. Глядя на увеличивающийся живот мамы и помня о данном отцу слове, Фредерик старался лишний раз не шкодить, а за отлучку в эллинг мама бы его точно отругала.
Недавно она сказала, что для того, чтобы сын научился хорошим манерам и немного сменил обстановку, она собирается отослать его к своему отцу в Шотландию, а уж её отец, отставной полковник, сумеет обучить Фредерика всему, что необходимо для молодого лорда, покажет, как надо себя вести, и выбьет мальчишескую дурь. Только от одной мысли об этой неизбежной поездке у Фредерика сводило зубы. Он уже представлял себе всех этих напыщенных шотландских сэров в килтах и их манерных детишек.
А ведь в Шотландии на самом деле было еще больше интересного, чем в имении. Там были горы и скалы, чайки, которые гнездились на берегу, склоны, древние курганы, о которых ходило столько легенд! И все это будет для Фредерика мучительно близко и также мучительно далеко, ведь дедушка Эрни никуда его от себя не отпустит. Он до отставки не давал спуску целому полку, что уж говорить об одном несчастном внуке… В общем, жизнь казалась безрадостной.
Только один раз Фредерику все же удалось на несколько минут заскочить в эллинг, где он нос к носу столкнулся с Джимми.
— Юный лорд?
Джимми, казалось, удивился, увидев его.
— Ох, зря вы пришли сюда, — сказал он, но потом усмехнулся. — Впрочем… Я ведь вам сказал, что лучше бы вам вернуться домой поскорее, так? Ну, а теперь пойду себе немного поработаю…
С этими словами он отвернулся и направился в глубину эллинга к верстаку, а по пути открыл рундук и вынул из него большой моток пеньковой веревки, забыв после захлопнуть крышку, чего за ним вообще-то не водилось никогда. Спустя секунду крышка рундука как бы сама собой стукнула, и Джимми будто бы вовсе и не заметил Фредерика, шустрой рыбкой спрятавшегося под ней. Через минуту в эллинг зашла одна из гувернанток в строгом черном платье, плотно утянутая в корсет, и с вечно постным выражением лица.
— Эй ты… как тебя… Джим!
— Да, мадам.
Фредерик видел через замочную скважину, как Джим неловко изобразил учтивый полупоклон.
—Ты не видел здесь молодого лорда Фредерика?
—Как же не видел, вот он буквально пять минут назад стоял на этом же месте, где стоите вы. Я поприветствовал его и пошел заниматься своими делами. Гляньте-ка вот, какие замечательные смоляные канаты нам привезли. Прямо из России, у нас таких, к сожалению, не делают. Мечта, а не канаты! Но их надо все просмотреть и смотать, да убрать подальше от мышей…
Он подошел к гувернантке и сунул ей под нос кусок чего-то скомканного. У той от одного вида лицо скривилось, словно ей сунули протухшую вскрытую жабу.
— Уберите эту гадость! Значит, вы не знаете, где юный лорд?
В этот момент у Фредерика сердце сжалось. А вдруг Джимми выдаст его этой сушеной вобле? Но ведь он моряк, моряки же…
— Ну, не знаю… Может, он ради шутки прыгнул в рундук, в котором я хотел держать новые канаты? Хотите, посмотрим?
Джимми вразвалочку пошел к рундуку, где сидел мальчик. У Фредерика душа ушла в пятки.
Гувернантка с сомнением поглядела на потертый старый рундук и поморщилась.
—Нет уж, нечего мне смотреть на ваши ящики. Если его увидите, передайте, что, если он не появится в ближайшее время, я расскажу его матушке о том, что он опять сбежал. А еще его отцу, который сегодня возвращается.
С этими словами она вышла, а Джимми сел на рундук и смотрел ей вслед, пока темный силуэт не скрылся за поворотом тропинки, вдоль которой росла кустистая изгородь.
Тогда он поднялся, закрыл дверь эллинга, поглядел, прищурившись, на рундук и словно сам себе под нос пробормотал:
— Ну неужели юный лорд Фредерик и впрямь спрятался в рундук? Или он как-то проскочил мимо этой дамы?
Фредерик откинул крышку и высунул наружу разлохматившуюся голову.
—Джимми, я спрятался в рундук, —довольно признался он.
— Ну что ж, тоже бывает, — усмехнулся моряк. — Вот что, юный лорд, ваша матушка будет очень сердиться. А старая ведьма, если не найдет вас, попрется на конюшню, или еще куда, а потом снова сюда вернется.
— Меня отправляют в Шотландию, к деду, — торопливо пожаловался Фредерик. — Чтобы я там понабрался манер и правильного поведения. Там будет куча старых сэров и их избалованных детей, которых я уже однажды видел. А еще мой кузен с его манерами и тонким музыкальным слухом, и «ах эти смерды, которые нас окружают»! —Фредерик передразнил кузена. —Ты бы знал, как я его не люблю!
— Не печальтесь, юный лорд, все зависит от того, с кем вас отправят. Ох, сдается, неспроста ваш отец так спешно вернулся… Ох неспроста. Так что бегите, до осени времени не так уж много. А когда ваша матушка разродится, то ей будет не до ваших проказ. Там и посидим. Да и за лето может многое случиться.
Джимми заговорщицки подмигнул.
— Но ты ведь мне еще расскажешь свои истории?
— Я слов на ветер не бросаю.
— Тогда до осени, Джим!
— До осени, юный лорд.
***
Остаток лета для Фредерика пролетел, словно один день. Осень только-только тронула травы и листву своим сонным дыханием, солнце уже переставало светить по-летнему, и дни постепенно укорачивались, становясь пасмурнее и холоднее, когда в эллинг, пропахший смолой, деревом, водорослями, маслом, табаком и чем-то неуловимым и необъяснимо увлекательным, вошел мальчик. Мальчик был на полголовы выше и заметно крепче того мелкого мальчишки, который уезжал в начале лета и прятался в рундук от гувернантки, чтобы попрощаться с другом, но все же это был Фредерик.
Джимми Роуз копался со снастями швертбота, который стоял на козлах, блестя свежим лаком на бортах и днище. Весь рангоут был снят и разложен по эллингу. Джимми как раз внимательно просматривал паруса на предмет их целости и сосредоточенно проверял состояние деревянных и железных люверсов, когда его окликнули.
Он оторвался от своего занятия и обернулся.
— Ох, юный лорд, вас прямо не узнать! Неужели это так на вас повлиял ваш кузен и его манеры?
На лице его играла улыбка, приподнимавшая его усы, трубка во рту дымила, словно паровоз. Мальчик побежал к Джиму.
— Джим, Джим я тебе там столько!.. Да дед, он прямо…
Мальчик захлебывался от восторга и переполнявших его эмоций.
— Ты представляешь, отец дал мне в сопровождение настоящего сикха! Мы там лазали по скалам, мы бегали, а еще меня научили драться. Я могу показать! Я задал трепку своему четвероюродному брату, а он уже служит, он лейтенант! Джим, там столько…
В глазах Фредерика сиял восторг, а следом за мальчиком молчаливыми тенями появилось двое: старый китаец и мужчина в странной одежде и в тюрбане, такой высокий, что ему пришлось пригибаться, входя в высокую дверь эллинга.
— Джимми, познакомься. Это…
— Это Иша, мой юный лорд. Я его отлично знаю, да и с мастером Чжи я знаком… А вот вы помните, что я вам говорил?
— Да. Ты был прав Джим, ты был чертовски прав! Отец отправил гувернанток раньше нас, а со мной поехал Иша. А потом дед пообщался с этими сухими камбалами и сказал, что «нечего мне портить внука, и делать из него манерную дуру, у меня уже один есть такой, пусть хоть этот вырастет мужчиной». И он велел, чтобы Иша и Чжи, который ему не только слуга, но и друг, подкормили меня за лето и позаботились, чтобы я стал отменным сорванцом, из которого получится настоящий моряк и мужчина. Джим, ты не представляешь! Мы лазали по скалам, я бегал наперегонки с пони, я даже дрался на ярмарке, два раза! Один раз побили меня, а второй раз, уже в августе, я выиграл и даже получил приз. Смотри!
С этими словами он достал из поясного кошелька небольшой медальон, сделанный из сосновой смолы, с застывшим в ней комаром.
— Это древний комар. Он попал в смолу много-много лет назад, а теперь это янтарь.
— Ну вот и славно… Разрешите, я поздороваюсь со своими старыми друзьями, а потом вы мне все расскажете?
— Нет, Джим! То есть, здоровайся, конечно, но рассказывать будешь ты. Мама и её наседки сидят вокруг маленькой Маргариты, а отец разрешил мне в качестве подарка на мои десять лет, теперь прибегать сюда в любое свободное время. И еще он сказал, что если ты научишь меня плавать и я проплыву сто футов, то он попросит тебя показать мне, как пла… ходить на швертботе.
— Так вот зачем лорду Грегори понадобилось приводить эту старую посудину в походное состояние… А я-то уж думал, что про старичка совсем забыли.
Тут Фредерик отвлекся на разложенные по всему эллингу снасти, а Джимми подошел вразвалочку к огромному индусу и казавшемуся рядом с ним совсем крошечным китайцу Чжи. Китайцу он вежливо поклонился всем корпусом, а потом обнял его, как старого друга. Чжи улыбнулся и сказал что-то по-китайски, Джимми ответил ему, и они оба рассмеялись. Потом Джимми встал напротив Ишы и со всей силы ударил того по плечу. Индус покачнулся, улыбнулся своей белозубой улыбкой и с размаху ударил в плечо моряка. Они постояли, посмотрели друг на друга, а потом, расхохотавшись, пожали друг другу руки и обнялись. Джим пригласил всех сесть и указал на верстак, за которым и ел, и пил, когда был в эллинге.
— Погоди, Джим, так ты уже все знал, когда говорил, что все зависит от того, с кем я поеду?
— Ну, как сказать молодой лорд. Догадывался. Вы плохого мнения о своем дедушке, если думаете, что ему, боевому полковнику, все эти высокие манеры и прочие рауты приятны. Это человеку-то, который прошел от Египта до Китая, и не по паркету, а по песочку, да в окружении отнюдь не самых дружелюбных типов из местного населения!
— А ты откуда знаешь? А как…
— Ну, это отдельная история. Давайте-ка, лучше скажите, вас ведь Иша начал учить плавать?
— Ну, немного…
— Тогда дело за малым. И выйдем еще вместе в плавание!
Джим довольным взглядом обвел старых друзей, усевшихся на ящиках вокруг верстака, улыбнулся юному лорду и спросил, подкрутив ус:
— Так какую историю вы бы хотели сегодня послушать?
— Я бы хотел вот эту! — Фредерик ткнул пальцем в татуировку с розой в виде мандалы на бицепсе у Джимми. — Мне почему-то кажется, что эта история про Ишу.
— Ну что же, молодой лорд, не без этого. Тут две картинки, одну мне сделали в Индии, а вторую — незадолго до того. Какую бы вы хотели послушать?
— Обе, Джимми Роуз, обе!
— Ну что же… Было это в те времена, когда флот почти весь перешел на пароходы. Подумать только! Когда я начинал ходить по морям, скажи кто любому капитану, что ему надобно поставить в центр корабля большущую печку с паровым котлом, так он бы выбил из шутника всю дурь в два удара, а третий пришелся бы уже в крышку гроба. Если б, конечно, дело было на суше, в море-то гробы не полагаются… Одним словом, ходил я тогда на пароходе «Посейдон». Замечательный был пароход! Трехмачтовый красавец, спущенный на воду в Глазго, с паровой машиной и винтом, не какой-нибудь колесный типоход. Мы должны были зайти в Магриб, а потом через Кейптаун шли в Калькутту. Служил я там боцманом. Ух, я вам скажу это было весело! Надо было следить и за запасами угля, и за парусами, и за такелажем, и за матросами, которые на стоянках могли продать местным пару гвоздей за ночь с местной девкой и, дай им волю, разобрали бы весь корабль на досочки. Ну да то так, бывает…
Джимми затянулся своей трубкой и выпустил в воздух несколько колец сизого ароматного дыма.
— Ну так вот, дошли мы до Кейптауна, и встали там на якорь. Наш капитан, как же его звали… Ах да, Бревно Джон. Почему его называли бревном, я тебе расскажу, когда подрастешь, а фамилию его я не помню. Так вот в Кейптауне мы грузились углем и пополняли припасы перед тем, как идти мимо островов Занзибара. Зимой по Индийскому океану через Мальдивы, скажу я тебе, идут только самые отчаянные смельчаки, потому как шторма там разыгрываются дикие. До Кейптауна они не часто доходят в полную силу, но уж если доходят, то держись за все что есть! Волны перекатываются через молы, как мертвая зыбь перекатывается через спичку; ветер дует такой, что сносит с ног, а мелкие собаки так даже летают. Застигни тебя такой шторм в море, и шансов выжить — мал мала меньше. Хорошо, если застанет в подходящей бухте, а еще лучше в порту. В такие погоды никто из порта, да даже и из таверны-то, не выходит. Корабли ставят на все якоря подальше друг от друга, и где могут складывают весь рангоут, потому как мачта в такой шторм может сломаться, что вот эта щепка.
Джимми взял тонкую щепку и сдавил её пальцами так, что дерево треснуло пополам.
— И вот, значит, мы стоим с открытыми люками, все красивые. И тут я смотрю, а на «Королеве», фрегате соседнем, начинают снимать все паруса. И на «Принце», и на французе «Борее», и даже на «Али Паше», который под турецким флагом стоял. Ну, думаю хана. А тут как раз тендер с углём подвалил. И всё — грузи его, как хочешь. Половина свободной вахты на берегу с местными торгуется за сувениры, да еще кое-что, а может и кое-кого. А торгуются местные, как черти! Ну и наши им ни за что уступить не хотят — не дозовешься их теперь. И вот что тут делать, как везде успеть? Вот тогда старик Джимми забегал, как тебе и не представить…
А что такое предштормовая погода, знаешь? Духота, жара, ни ветерка, ни дуновения. Даже мертвая зыбь в такие моменты утихает. Все словно замирает, воздух становится плотным, как вата, на которой плясали джигу два полка шотландцев, — им не то что дышать, через него пройти невозможно. Птицы и рыбы уходят от берега подальше, и только моряки бегают по кораблям, готовятся. Заводят под днище цепи, склепывают их, чтобы корпус покрепче держал, да не развалился под ударами волн. А кто посмелее, уходит за птицами. Птица, она ведь не дура. Где сядет на воду — там шторма уже не будет.
«Альбатрос», — это тоже паровой корабль был, — тот, смотрю, пары поднимает, словно умалишённый, да все его шлюпки к нему гребут так, что только буруны за ними остаются, словно на них не матросы, а по шесть стосильных паровых машин на каждом весле. Подняли последнюю, да как чесанут, колесами по воде шлепают, словно за ними все черти гонятся, и впередсмотрящий им указывает, в какую сторону полетел альбатрос. И они, только вышли на рейд, за ним так и полетели! Думается мне, там вся команда колесам крутиться помогала, лишь бы поскорее свалить из порта. Через полчаса их уже и след простыл, словно не было.
Тут уже на башне в порту поднимают знак «Готовиться к шторму». Ну, наши все на корабль ломанулись. Даже капитан примчался с берега, трап требует. А кому скинуть? Я на приемке, да вполглаза смотрю, чтобы снимали все, что могут, и готовились к шторму. И нутром чую, что отсчитываю последние минуты до шторма. Вот первый тендер отвалил от борта, второй послали «на потом», у меня уголь по палубе, матросы в поту, черные, как дьяволы из преисподней. В воздухе крутится пыль угольная, ни прикурить, ни вздохнуть. Она ж ведь такая, эта пыль, опасная… Маленькой искры достаточно, чтобы она взорвалась, выжгла вокруг себя весь воздух, а те, кто в облаке попались, с тех как кожу снимает: опалит, как цыплят над печкой. И ладно бы насмерть, так ведь не всегда… Потому-то никакого огня, когда уголь грузят, рядом быть не должно до тех пор, пока последнюю пыль не смоет, да не сдует…
Вот капитан у нас по якорной цепи забирается, сам красный как рак, ругается. Я ему докладываю, так мол и так, готовимся к шторму, людей не хватает. Он на меня орать, а тут с грота-марс-рея без присмотра наши бакланы шестоперые роняют парус. Да так роняют, что накрывает люк погрузочный. Работа встала, все в панике. Наше Бревно, дубовое из липы, орет, как недорожденный.
Я с ребятами плюнул, думаю, чему быть, того не миновать. Парус ведь должен быть чистым и белым, и убирать его надо аккуратно, а тут уже все равно запачкался, да и постирать его потом можно будет. В общем, парус стягиваю, а он весь в пыли, как та половая тряпка. Ну да уложились, успели все завести, укрепить, убрать. Только последнюю цепь завели и клепать стали, а на горизонте туча, черная, как тот уголь, что мы грузили. Весь экипаж в мыле, как загнанные лошади, а понимаем, что это только начало. И старший помощник наш, даром что молодой вроде офицер, из дворян, а тоже тогда руки замарать не побрезговал. С нами всеми работал, к концу уже и не отличить, офицер он или кто… На самом деле, вот такие они и бывают, настоящие офицеры.
В общем, туча идет черная, как ворота ада, но посвежело. Свободная вахта спускает шлюпки на воду да с капитаном гребет к берегу. Наш Джони Бревно так торопился, что даже фуражку на борту забыл. Мы потом её приспособили впередсмотрящему… Меня, старпома да всю рабочую вахту со следующей вахтой так и оставили. Оно, в общем, почти правильно, только в таких случаях все должны на корабле быть. Мы-то стоим не в доке, и не на берегу… Да нашему тогдашнему капитану, этому баобабу можжевеловому, на устав было плевать. Свою шкуру, крыса, спасал. Хорошо, старпом наш не промах оказался.
По всему видим — идет шторм. Вокруг тишина такая, что самого себя не слышно; все звуки как сквозь паклю идут; и не вдохнуть, так грудь сводит. Смотрим на барометр: давление вниз падает подбитой птицей. В общем, едва успели последнюю цепь заклепать и по каютам разбежаться — и понеслось.
Ветерок поднимается… Ну, как поднимается? Взлетает, как на пороховой бочке! Полминуты — и все бурлит, как в котле на плите. Сперва зыбь небольшая, а потом все больше. И вроде канаты выбраны на тугую, по ним циркачей пускать можно, а все равно качает нашего красавца, и все сильнее и сильнее. И вот первая большая волна о мол ударилась. Я тебе скажу, что удар тот был, словно линкор с борта разом залп дал. Мы с нашим старпомом, — его, коли не путаю, Грегори звали, — так прямо и присели, хотя и я, и Грегги в бою морском бывали не раз. На разных кораблях ходили, но опыта у обоих достаточно, и шторм нам не впервой, а такого как будто не припомним.
Ну да ничего… Смотрим, вторая волна пошла. Лениво так катится, вдали вроде не большая, а как к молу подходит, так все больше и больше, растет громадиной. И хоть кажется она ленивая, да неспешная, — ан только кажется. На деле она летит, как зулусское копье: быстро, только вроде сморишь далеко была, а уже к молу приблизилась и баба-а-ах! А за ней вторая, и третья, и пятая с десятой волны пошли перехлёстывать.
Корабли в бухте на цепях, как бешенные бьются, но пока держатся. Но волна сильнее и сильнее, больше и больше, и вот уже через мол перепрыгивает, как ты через ручей, такой маленький, словно и нет его. А вот тут уже только держись! Мол, или волнолом, хоть волну не удержит, но самую подошву ей срубил, и она падает с брызгами, пеной, водоворотами и грохотом, словно подкошенный великан. А дальше бьет в корабль, с такой силой, что цепи звенят, и канаты дрожат, словно струны на гитаре, будто и не с руку толщиной, а тоненькие, с полволоса.
Так вот час проходит, потом второй. Потом уже с полдня било нас море. И вдруг глядим, а «Ла-Рошель», французский пароход, сорвало с якорей, да несет прямо на нас. Грегори, старпом наш, не растерялся, стал выводить руль. Он-то умный был, не то что на том французе, он машину под малым паром держал, чтобы якорям помогать и выгребать против волны. А на том корабле, видать, пожадничали, и чуть нас заодно с собой не погубили. Я и еще десяток матросов рванули к носовым якорям, травим, что есть силы. Грегори в машину команды кричит, дает руля в сторону, отводит нас, значит, от этой дуры неуправляемой, а её крутит, как щепу. На «Ла-Рошели» уже начали пары поднимать, да пока их поднимешь, вечность пройдет, а тут секунд не хватает.
Вот, значит, вторая команда с младшим помощником травит кормовой якорь, и мы вроде как почти разошлись… И тут я понимаю, что они сейчас нам правым бортом носовой цепанут, и все — конец. Влетаю к старпому, кричу так-растак, дураки мы, не успеем канат убрать, надо что-то делать! Но старпом у нас не дурак был, а сейчас стал и того умнее, — но это про другое… Так вот он пары поднял, и мы крутим, лишь бы на месте устоять, чтобы волнами не волокло. Говорит: «Бери канат, будем француза на буксир брать. Скажи им там, чтобы пары шустрее разводили, а пока мы их утащим из опасной зоны. Запрыгнешь к ним, когда они с нами бортом рядом пройдут»…
Вот, значит, ведет к нам француза того. Он только-только колесами стал шлепать, куда ему против такого ветра выгрести! Вижу, они к нам параллельно становятся, чтобы нас не задеть и пробоину не получить. А Грегори наш полный вперед дает, и правый наш якорный проседает в воду, как раз чтобы французу хватило над ним пройти. Ну, а я все это время с канатом на палубе на корме стою, укрываюсь от ветра и воды за надстройкой. Ветер хлещет, как плетью, волна холодная до дрожи, а сплоховать нельзя. Корабль наш весь под ударами волн трясется, что яичная скорлупа. Кажется, вот-вот развалится.
И вот француз проходит мимо меня, я уже наизготовку, а как только колеса прошли, разбегаюсь с фалом в зубах, прыгаю к ним на борт, что есть мочи, и бегу вперед к баку, на ходу выбирая фал. Матросы у них тоже не дураки, как увидели меня, — сразу ко мне. Нам ветер в морды кидает воду. Она, словно лед, бьёт и рвет шкуру. Даром что шкуры на нас на всех просоленные да продублённые, что твой сапог, все равно бывает и до крови. Вытягиваем мы вместе канат, а капитан у них как увидел, в чем дело, так, только наша корма с его баком разминулась, дает полные пары. Пароходик тот давай шлепать отчаянно да жалобно. Парусность у колес-то огромная, но и мы вовсю крепим за тумбу и клюзы канат. Наш «Посейдон» малость обороты снизил, чтобы, значит, рывок послабее был, а все равно было видно, как от удара, когда канат натянулся, нашего малыша ажно всего передернуло, да якоря с носа выбрало так, что он, бедолага, дыбом встал. Тут же боцман на французе, сообразил, сразу запасной якорь завел да сбросил.
И вот, значит, шторм, я на французе. А пароходы, и наш, и француза, кидает и рвет, будто они не прикованы ко дну, а чисто швертботы в свободной воде. Но что делать, работаем, крутимся. И французы уже по воде бодро шлепают, и наш «Посейдон» винтами работает, что силы хватает. Красавец, а не корабль!
Пока суть да дело, гляжу, а у нас вот-вот сорвет люк, и никого рядом нет. Водою подняло где-то плавень и на петли нам швырнуло. Если в шторм в трюм вода пойдет и, не приведи, до машины доберется — рванет, мало не покажется! А не рванет, так утопит. Мы пойдем на дно и француза утянем, — в такую непогоду не спастись никому. На корме у нас ни одной живой души, чтобы предупредить, и кричать бесполезно: ветер ревет, как стадо лосей во время гона. А канат между кораблями — словно струна натянут. Вскочил я, да по нему против ветра бросился вперед, на свой «Посейдон». Подо мной море словно кипит: пена, брызги, словно морское пекло развезлось, да еще от винтов буруны. Волны перекатываются, ветер в рожу лупит, дождь как из ведра хлещет, но охота пуще неволи. Иду вперед, чую, ноги скользят по канату. Остается мне футов десять, и тут нога подворачивается, а падать уже совсем не моги! Упадешь — свои же винты намотают, и все, порубит, что тот шницель… Но я ухватился за канат покрепче, да, видать, еще ветер за меня был и правильно качнул. И заполз-таки нам на корму.
«К люку!» — кричу. Мол, есть кто? А сам свайку схватил, и пытаюсь люк заклинить. Ну, там уже наши ребята с второй вахты смекнули, что черт меня неспроста с француза по канату к нам принес, подбежали, пособили.
В общем, часов через двадцать шторм утих. От французов нам потом было много всего хорошего. А вот начальник порта оказался близко знаком с самим губернатором… Когда он узнал, что во время шторма капитана не было на корабле, — а капитан тендера свидетелем был, что наш Джон, бревно ему в огузок, на корабль-то входил перед штормом, а в шторм уже в кабаке был на берегу, — такой хай поднял!.. Это же оставление судна в опасности, почти что дезертирство. Шумное дело вышло. Французы-то, вишь, тоже смирно не сидели. Что-то они шибко ценное везли, так что и перед начальником порта, и перед губернатором просили, чтобы нас за их спасение наградили. Да и сами от себя отсыпали, и все обещали, мол, в Лион зайдете — найдите нас, и будет вам все лучшее, от вина до девок, моряки долги помнят.
Ну и то верно, не важно чьи это моряки, если моряк обещал, то непременно сделает. Обещал отплатить добром за добро, так отплатит от всей души, но и зло припомнит. Мы все, соленые, одним мирром мазаны, одной водой морскою крещены.
Вот такая история у этой картинки. Капитан наш новый, Грегори, вам, юный лорд, батюшкой приходится. Он-то как раз и нарисовал мне первую картинку. Видишь, в центре тут от ней и по краям расходятся окантовки лепестков в виде канатов? Уж очень они хорошо легли. Набил я её по его рисунку чуть позже, когда мы Оманский залив миновали, сразу после захода в Могадишо… Ох там была и драка!..
А тогда, после шторма, он меня только спросил, чего бы мне, кроме лишней чарки рома да дня отпуска, хотелось получить — в честь того, что ему вручили капитанский патент и назначили от имени королевы на тот самый наш «Посейдон» за проявленную храбрость при спасении товарищей, помощь другой команде и то, что судну не дал сгинуть, бессменно простояв на вахте, покуда шторм не утих.
Вот вам и история, юный лорд!
Фредерик слушал, открыв рот.
— Джимми так ты с моим отцом…
— Да, юный лорд, вот с тех самых пор, как мы на «Посейдоне» с ним встретились, и в Кейптаунском порту нас шторм вместе завязал, как пришитый к нему и хожу. Ну да дай бог каждому такого господина, как ваш батюшка…
— Господина?
— Товарища, друга… но это, когда никто не слышит. Сам понимаешь, не поймут: это ж крысы сухопутные и тыловые, ни моря, ни пороха не нюхали. Откуда им понять, что свинец да море различий не знают, и господ с простым людом не делят, а потому если и крестят кого, то как равных.
— Джимми, а расскажи, что дальше было…
— А и расскажу, только надо и встречу промочить! Да и судно твое подготовить. Может, посмотришь, там Мэри не забыла ли закрыть дверку в погреб с пивом?
Моряк подмигнул мальчику. А тот только усмехнулся, достав из подаренного дедом споррана ключи.
— Джимми, я, может, и не моряк…
— Но моряком будете отличным, мой юный лорд!
— Джим, а ты со мной тоже в плавание пойдешь?
— Кто знает, кто знает… А пока, друзья, надо бы позвать капитана и выпить за встречу, как думаете?
Джимми посмотрел на своих старых товарищей, в глазах которых читались улыбки, несмотря на непроницаемость их лиц.
Все четверо вышли из эллинга и направились под осенним солнцем в сторону погреба.
Достав выпить и поесть из хозяйских погребов, вся честная компания вернулась в эллинг, а Фредерик вприпрыжку помчался за отцом. Молчаливый индус последовал за ним, не отставая ни на шаг, а Чжи и Джимми остались в эллинге. Подождав, пока юный лорд скроется за дверями, Джимми внимательно посмотрел на китайца, и тот кивнул.
— Ну, рассказывай, старик, все действительно так, как я подумал?
— Мастер моря Джим, ты и сам все знаешь или догадываешься…
Впрочем, вряд ли кто-нибудь, услышав беседу старого китайца и Джимми Роуза, понял, о чем идет речь. Однако, этим двоим хватило и всего нескольких слов, чтобы взгляд у Джимми посерьезнел.
К тому времени, когда в дверях показался немолодой лорд Грегори с сыном и верным Ишой, на верстаке уже было собрано импровизированное застолье. Джимми и Чжи встали и учтиво поклонились лорду.
— Ладно вам, церемонии разводить, никто ведь не видит.
— А вдруг очередная сушеная вобла из свиты вашей супруги за вами увязалась проследить, что бы вы не научили мальчика чему-нибудь нужному?— усмехнулся Джимми. Китаец только неодобрительно зыркнул на моряка.
— Так что ты хотел?
— Капитан, ну раз уж собрались все трое участников того веселья в Индии, так я подумал, почему бы нам не отметить эту встречу? А то вы все в государственных делах, соскучились поди по такой доброй компании, где можно и слово крепкое завернуть, и вообще быть собой без всех этих улыбок и экивоков.
— И то верно! Вот что, Джим, если мой сын проплывет сотню футов в одежде, то учи его морскому делу, как умеешь, пока мы его не отдали портить голову в морское училище.
— Будет сделано, капитан. А пока садитесь за наш стол да угощайтесь, чем пожаловали ваши погреба…
— Точнее, что вам позволила ваша пропитая совесть оттуда утащить… Прохиндеи, откуда у вас ключи? Или это Мэри опять не закрыла погреб?
— Ну, нет. Птичка Мэри тут непричём. Нам мышки все принесли. Сами знаете этих проныр. Они тут в эллинге в стружках нору устроили, ну, а я их не прибил, а просто выселил еще летом, вот они и отблагодарили…
Джимми говорил с выражением полной серьезности на лице. Лорд Грегори улыбнулся.
— Джимми, Джимми, ты все такой же сказочник! Как же я соскучился по таким байкам, ты бы знал! Лорды врут и не краснеют, но по большей части так тоскливо… Про мышек пока никто не додумался. Вот однажды поймаю я твоих мышей, что делать будешь?
— Ну, под крышей вроде ласточки завелись, с ними споюсь. Мало, что ли, я в их гнездах сидел?
— А может и вороны заведутся…
— Так и с ними скаркаюсь.
Оба моряка засмеялись. Лорд Грегори смахнул с чурбака, который поставили ему ближе к верстаку, стружку и сел за стол. Чжи налил всем по бокалу, и даже маленькому лорду достался глоточек пива. Они подняли кружки, чокнулись и выпили до дна. Китаец тут же снова их наполнил, а Фредерик посмотрел на моряка и задал вполне закономерный вопрос.
— Так что же было в Оманском заливе, Джимми?
— А было там так. После того шторма, в котором мы француза вытащили, погрузили мы с нашим свежеиспеченным капитаном Грегори припасы да подняли паруса, с попутным ветром отправившись дальше. Без остановки прошли Занзибар и миновали Баб-эль-Мандебский пролив, в котором, конечно, бывали случаи нападения местными на корабли, но наш «Посейдон» был слишком крупной добычей для них. И пошли дальше к португальцам в Могадишо.
«Посейдон» был гружен всякой промышленной ерундой, ну и по мелочи там: взрывчаткой, немножко порохом, в общем, разной полезной всячиной. Да тоже, скажу я вам, мастер Фредерик, такое путешествие — хуже тоски смертной. То ли дело, когда есть чем заняться, а тут уже все сделал, и паруса перекладывать не надо, и ветер-то ровнехонько в корму, как по заказу в ресторации. Матросы гуляют на баке, офицеры на корме, смотрим на солнце, жаримся под ним, как скумбрии на сковородке. Кто режет из кости, кто Библию читает… В общем, знай тоскуй с такой погоды, но и другой не шибко хочется. Редко когда в море такое счастье, что делать нечего. Шли мы так под прямыми парусами, не торопясь, машину лишний раз не разводя, везли свой груз, до "порто", в Могадишо. Промышленные товары-то много где нужны. Местные арабы не способны даже воевать толком, только друг дружку резать, ну и бунтовать порою. А вот сделать что-то для них задача почти непосильная. Кто им только все их дворцы строил? В Персии и в Аравии на Ближнем Востоке есть такие дворцы старинные — закачаешься! В том же Иерусалиме, и в Эффесе, ты про него, наверное, в книжках читал. А я не читал, я там бывал, сам эти старые каменюки трогал… Да сейчас я не об этом… Местные сделать толком ничего не могут, вот и завозили мы все подряд от булавок, до патронов.
Суэцкий канал тогда еще не открыли, и потому Баб-Эль-Мандеб, конечно, был местом прибыльным, но еще не настолько, как сейчас. Потому как сотню миль груз по суше тараканить приходилось, а большой груз так не перетащишь. Так что мы тогда огибали Африку и шли в Индию через весь Индийский океан.
И вот, значит, в одном месте за нами было пристроилась непонятная посудина, даже пушки расчехлила. Ну, мы тоже порты открыли, посветили пушками, показали, что, мол, у нас тоже есть, чем пошутить, и побольше, чем у вас. На том и разошлись с ними. В Могадишо разменяли, что было, на звонкое золото да пошли дальше. Да! Совсем забыл сказать, в Кейптауне нам на борт посадили одного паренька, из торговцев, которого надо было в целости и сохранности доставить перед ясны очи губернатора в Индию. Как сейчас помню, тип был тощий как смерть, высоченный, ростом на полголовы выше нашего Ишы, а в нем, сам видишь, футов так семь, вместе с тюрбаном. Бледный, солнце от него словно отскакивало. По полдня смотрит в трубы, вычисляет что-то, хотя что там считать-то, все уже посчитано. Даже в самую жару не иначе как в черном сюртуке и цилиндре, — как заживо не сварился, непонятно.
И голос у него был такой неприятно шипящий. Так вот в Могадишо он проявил всю свою сволочную сущность. Подсыпал он нам там веселья, как перца на…
— Рану, свежую рану, — поспешно поправил своего боцмана лорд Грегори.
— Да, точно, перца с солью прямо на свежую рану. Прав, капитан. Так вот. Вроде девок, рома и не только полон порт, — щупай не хочу, а его понесло к местным. Он к одной под паранджу полез, еле-еле ноги оттуда унесли. У них, у местных, девки все в такой хламиде ходят с голов до пят, только глаза зыркают туда–сюда. Конечно, те, что в порту ошиваются, личико показывают, но им тогда к местным уже нельзя. Они там муслимы, у них девкам на людях показываться с открытым лицом не положено. Грех, равно что у нас на алтарь нужду справить.
А этот долговязый, сколько его ни предупреждали, что головенку оттяпают и поминай как звали, по пустыне и костей будет не найти, поперся пробовать. Да одного раза мало показалось, он еще с одной попытался чадру сорвать…. Гм… дурак, одним словом…
Потом прибегает в порт и кричит: «Все на корабль, отходим! Бунт! Местные бунт подняли»… Угу… Конечно, местных успокоили, португальцам пришлось звонкой монеты из прибыли отстегнуть, а этому долговязому за спешный отход тогда только капитан все высказал. Команда хотела его вовсе где-нибудь аккуратно подтолкнуть на изучение глубин морских и забыть, но сдержались.
И вот идем мы, значит, попутным ветром до восточной оконечности африканского рога. А дальше там, как залив проскочишь, прыгаешь на течение, и можно даже без парусов идти: тебя до Карачи само донесет. С ветром попутным, конечно, приятнее. Можно и пары развести, если торопишься… Но нам-то торопиться некуда было. Идём себе, значит, а ушки на макушке. Местных на их лодчонках мы не боимся, до Оманского залива не часто они и попадаются, а вот буря песчаная с берега или шторм с моря могут прийти в любой момент.
Шли мы каботажем в прямом виду берега, так спокойнее да и сподручнее нам было. И тут уж сам не знаешь, что хуже: утонуть или от жажды помереть, потому как идешь там между морем, небом и пустыней. По одному борту песок. Куда глаз хватает, ни травинки ни былинки. По другую сторону Индийский океан до горизонта, а вверху небо и на нем солнце такое жаркое, что аж в глазах черно. Станешь смотреть на него — быстро ослепнешь, а если новенький, то обгоришь, и кожа полезет, как с со змеи весной. Ну да ветерок был попутный, люблю такие походы. Ветер в снасти гудит, парус надутый, как барабан, знай приглядывай за ним да за командой, если уже все прибрано— убрано, да делать им больше нечего. Такое хоть редко, но бывает.
А вот как берег уйдет влево, тут надо уже ухо держать острым, а порох сухим. Побережье там коварное, и люди смелые да отчаянные настолько, что страх берет. Один раз увидели мы там парус на горизонте, но он мористее нас был, так что на местных не грешили, мало ли народа ходит. Там и раньше ходили по тому океану, как по римской дороге, а в то время, да и сейчас, вообще проходной двор. Пройти вдоль берега и не встретить никого, — редкость такая, что удивляешься. Так вот нас тот парусник оставил позади. Хорошо шел, легкая была шхуна, наверное. Мы посмотрели, отметили что был такой, да и забыли. А зря! Но кто ж тогда знал-то? У местных отродясь таких мореходных кораблей не бывало, они больше веслами гребут или на слабеньких утлых лодочках ходят. Корабли только восточнее появляются или севернее, в глубине Аравийского залива, где до лесов и деревьев поближе. А на таком побережье, где скалы да песок, лодку построить можно разве что из вербльюжего кизяка, да и то, развалится она в воде, спустить не успеешь…
Идем мы, значит, попутным ветерком, снасть гудит, форштевень режет море как масло, в корму дует бриз, течение несет попутно — удовольствие сплошное! Берег проплывает слева, море — справа. Не жизнь, а сплошная отрада. Даже сделали несколько купален, и все помылись, только тот в цилиндре, что бешеный пес воды боялся. Я вот что-то и не припомню, чтобы он даже умывался…
Вышли мы так на траверз Гвадара, и волна поднялась большая. День идем, ветер стих, мы пар подняли и идем по течению попутному. Второй день идем, все путем. А на третий в ночь, как раз моя вахта была, мы машины приглушили. Что-то там у механиков не заладилось, просили дать машине отдохнуть. И чего бы не дать, если есть возможность: идем то по течению, океан нас и без ветра сам к Карачи вынесет…
Ночь стоит темная, хоть глаз выколи. Звезды на небе, как россыпь брильянтов самоцветных. Красиво! Только мрак такой, что без фонаря и носа своего не увидишь. И вот слышу плеск какой-то странный. Впередсмотрящему крикнул, тот прожектором поводил подальше. Вроде говорит, чисто. Берега не видно, скал тоже, а потом полоснул лучом под самым бортом, а там местных — видимо не видимо! Они ночью на своих лодчонках нам поперек курса подгребли и уже кошки приготовили кидать на борт, только по случайности мы вовремя их и увидели.
Тут мы давай уже в рынду бить тревогу. Только чего там бить? Их человек с полтысячи набралось, и все уже подплыли, гады, кошки закинули, пока мы суетиться начали. И на борт ползут. Я хватанул багор, пару-тройку веревок срезал. Но куда там! Первый нападающий уже влез на борт, а за ним второй, а там третий. Вахтенные похватали кто что, отбиваются, чем придется. Остальная команда тоже высыпала на палубу. Сигнальщик боевую тревогу играет, вооружены все, чем попало… Вот это была мясорубка, я тебе скажу!
Бились мы насмерть, а эти гады все лезут и лезут. Наших уже человек пять или шесть упало. Из оружия-то, у кого нож, у кого топор, человек десять с винтовками выскочили, да только в такой темноте разве разберешь, куда палить? Местные же черные, почти как смола, рядом с ними наш Иша, даром что индус, выглядит белее снега.
На этой фразе Иша раздвинул губы в улыбке, которая прорезала его бороду и усы белой полосой.
— И тут у меня мысль мелькает: мы ж под парами! Пусть под малыми, нам и того хватит. Местные на тростниковых лодочках, которые нашему «Посейдону», что пыль под ногами. Пароходу такую лодку бить — что пену морскую резать. Схватил я покрепче обломки багра, — его за минуту до того один черный пополам перерубил, а потом купаться отправился, с моей помощью.
На этом месте рассказа Джимми начал размахивать руками и даже подхватил какую-то палку, чтобы показать, как он бил нападавших.
— Вот так его ловишь концом багра, а потом по сусалам тычком, и стряхиваешь с крюка! А то ишь, нашел, дурак, кому багры портить — боцману… Казенное-то корабельное имущество за так понапрасну изводить! Да я их за такое всех бы своими руками перебил!.. Ну, так вот как-то и стал пробиваться к штурвалу. У штурвала рубка идет не на жизнь, а насмерть. Капитан с новым старпомом, коком и плотником рубятся с двумя десятками местных. Все орут, но черномазые от страха и паники, а наш молодой Грегори — чтобы свои понимали, кто где, а враг чтобы боялся. И они боялись! Вы бы видели, юный лорд, вашего батюшку в бою в дни его молодости! Зверь, лев! С саблей наперевес, по пояс голый, в одних сапогах и подштанниках, весь в чьей-то крови глаза блестят, как два фонаря, оскал на губах… Саблей машет — не знал бы, что за нас, так пошел бы сам за борт бросился! Страху он нагонял на всех. На моих глазах троих одним ударом голов их дурных лишил, а потом еще одного на закуску в живот пырнул, да отправил в море рану промывать.
Ну так вот я к штурвалу пробился, там наш рулевой без сознания лежит, из головы кровь хлещет. Стонет, бедолага… Ну, то бывает, на кораблях всякое случается, а в абордаже и того чаще травмы получаешь. Я штурвал хвать, и принимаю лево наборт. За бортом вой, треск, крики. Наш впередсмотрящий Рилан, сокол зоркий-одноглазый, уже понял маневр и светит мне, где лодок побольше. Тут те, что забрались на палубу, как поняли, что совсем дело плохо, стали драться втрое сильнее. Но это им не помогло. Что они супротив английского моряка, которого разбудили между вахтами? А с таким капитаном, как наш Грегори, и у самого морского черта шансов бы не было!
В общем, дрались они жестоко, но супротив нас были так, пшик — свисток пароходный. Минут через двадцать всего шестеро осталось из ихних, они в плен и сдались. Вот тогда посчитали мы потери, определили курс, капитан умылся и взялся их расспрашивать. Те сперва «моя твоя не понимает», но как к ним наш кок, которому бочонок с бренди они расколотили, с ножом своим подступил, так быстро рассказали, кто они такие и откуда, и зачем полезли. Да заодно мы вызнали о том, что в плену у них содержится несколько британских офицеров, которых им продали, чтобы потом с англичан, то есть с нас, получить выкуп.
Тут тот тип в черном как раз и высунулся из трюма, спрашивает, что за шум такой был, который его так напугал. Никто тогда не задумался, что он в трюме-то делал в такое время и как там оказался. На него и внимания обращать было некогда, кто-то ответил ему коротко, что от абордажа отбились, а он хмыкнул и ушел в каюту… Дорого нам потом наша невнимательность обошлась, но кто ж заранее знал-то, верно?
Джимми посмотрел на Грегори:
— Верно, ну да нет худа без добра.
— Правильно говоришь, капитан. Так вот, юный лорд, наш бравый Грегори и говорит: «Мы кто? Мы английский флот! Не годится, чтобы мы своих, даже сухопутных, бросали в беде». Решил он, значит, освобождать пленников.
Тут уже кок стал подробнее их расспрашивать, а кок у нас был со своим прибабахом по части членовредительства. Поговаривали, раньше палачом работал. Ну, это так, разговоры ходили, а тут эти россказни в дело пошли. Он с пленными полчасика поговорил в трюме, мол, — где тех офицеров держат, да как к тому месту подойти. И оказалось, что подойти там проще простого: стоянку словно под «Посейдона» делали.
Отрядили команду, в которой и я был, и наш старший помощник, и стали готовиться к высадке. Подошли без огней, встали на рейде и часам к четырем утра приосанились, да как дали залп с борта! На берегу вой, крики, огонь, и мы под прикрытием нашего корабля приближаемся к берегу. Артиллеристы бьют по берегу ядрышко к ядрышку — кладут лучше, чем на стрельбах. А мы тем временем как подошли, так с криком «ура» и набросились на местных.
Ну, тут уже «Посейдон» стрелять не мог, боялись по нам попасть. Мы как ударили, дикари вроде дрогнули, но потом спохватились, разглядели, сколько нас, и давай теснить. Мы стреляем, патроны кончаются, уже скоро в рукопашную пойдем. Совсем умаялись, думаем, что смерть свою нашли по глупости. Их ведь там, что горошин в бочонке, так что рукопашная нам — верная смерть. Мы еще и прорвались по первости глубоко и стоим теперь посередь их лагеря — ни вперед, ни назад, до лодок далеко, а этих с каждым выстрелом чуть ли не больше становится.
Но тут я смотрю, местные вроде куда-то отходят, и стало их поменьше, а потом, гляжу, подальше от нас пленники тоже дерутся. Мы до них с полторы сотни шагов не дошли, может, две. Я бы и не заметил, если бы один из них не выделялся над всеми, как каланча пожарная. На фоне костров и пожаров тот богатырь хорошо был виден. Он одного кочевника схватил и метелил им остальных, словно палицей. А потом выкинул его и подхватил бревно какое-то. Бревном-то ему было удобнее — оно ему, что спичка! Но врагов все равно много и хватает наседать и на нас, и на пленников.
Фредерик, вы бы знали, как я тогда обрадовался звуку картечницы! Не думал, что его услышу там, а это лорд Грегори понял, что мы не возвращаемся, и вторую партию сам возглавил, взяв с собой две картечницы. На корабле людей оставил всего ничего, но самых лучших, и наказал им смотреть во все глаза, чтобы нам без корабля не остаться.
Вот, значит, так и получилось, юный лорд, что батюшка ваш нас тогда из ловушки вытащил. Дикари эти как картечницу услышали, подумали, что там сам черт ихний за ними явился, и драпанули со всех ног. Вот тогда-то мы Ишу и подобрали, а ваш отец, догадайтесь-ка, кого спас, кроме вашего охранника?
— Неужели моего дедушку?
— Вот именно, господин Фредерик! Именно его. После этого приключения эта татуировка у меня и нарисовалась. А про то, как она обзавелась вот этими обводами и стала совсем такой, как сейчас, я вам расскажу, когда вы подрастете. Не детская это история…
Скажу только, что там еще продолжение было. Пока мы дрались, с другого борта к нашему красавцу «Посейдону» стала подваливать галера. Если бы сокол наш с вороньего гнезда не увидел, что там тень странная по морю скользит, то настал бы нам всем конец. Захватили бы нашего красавца, а нас всех в рабы или под нож…
Мы, когда в лагере все закончилось, услышали, что на «Посейдоне» играют тревогу. Рванули к берегу и увидели, что корабль с якоря снялся и разворачивается. А потом как даст залп с верхних палуб! Один, второй, третий, и тогда только галера, которая к нему шла, с треском загорается. С неё несутся крики, вопли, весла все в хлам, корпус в мочало… И так все ловко вышло, что не дошла она до нашего красавца с два кабельтова. А потом понесло ее на линию прибоя, где мы ее и встретили. Кого смогли — освободили, кого не смогли — похоронили… На галерах у персов рабы ведь, и все прикованы. Вот пойдет галера на дно, самые удачливые за весло цепанутся, но таких мало совсем. А обычно как раз рабы-то и тонут все. Они же внутри, им и большая половина картечи да книппелей с ядрами достаются…
Лорд Грегори засмеялся, глядя на сверкающие глаза мальчика, заслушавшегося рассказами моряка.
— Ох, Джимми! Ну ты и сказочник! Сказочник, но не врун. Все рассказал, как было, разве лишь чуточку переврал…
— Да не переврал, а не досказал. Сокровищ там было!.. Мы трюм загрузили настолько, что просели по самую ватерлинию. Вдвое больше угля на дорогу сожгли, чем рассчитывали.
Пираты эти в том лагере не первый год сидели. Ограбят пару судов, да в пустыню сбегут. Они там у себя как дома, все знают, и что есть, и что пить. Это нам там смерть чистая, а им пустыня — дом родной. Лодки в сухой песок закопают, сами потом по каким-то приметам легко найдут, а кому чужому — бархан барханом…
Корабль Ишы они так же взяли. Им же плевать, на кого нападать: сикхи, или белые, или вообще муслимы какие… А вот нарвались на лорда Грегори, и не догадались, чем для них эта встреча пахнет… А догадались бы, обошли десятой дорогой! Ну да, если бы догадались, то нашего юного Фредерика с нами бы сейчас не было….
— Я смотрю, общение с Чжи не прошло для тебя даром, Джимми Роуз, боцман-багорщик, — рассмеялся лорд Грегори. — Философствовать начал.
— Да пес его знает, откуда я такого понабрался, капитан! Что-то я совсем заговорился, а кружки у нас высохли совсем.
Друзья наполнили кружки пенным пивом и стукнулись ими.
— Джимми, вот скажи, где же ты научился так складно рассказывать?
— Капитан, да на корабле, море напело…
— Джимми, а ты можешь рассказать, вот эта татуировка откуда?
Джим посмотрел на розу, из-под которой росло несколько тюльпанов, а в центре был равносторонний крест, каждый луч которого был украшен изображением лица.
— В другой раз. Не стоит поминать эту историю на ночь глядя. Да и вам, мастер Фредерик, уже пора бы спать идти… Верно?
Он вопросительно посмотрел на лорда Грегори.
— Верно. Фредерик, тебе и вправду пора. Сейчас мама не будет тебе запрещать приходить сюда, так что можешь хоть каждый день прибегать. Но только после занятий науками.
— Папа, да зачем они мне? Ведь Джим, Иша и Чжи могут сами меня научить драться, плавать и определять место по звездам. Разве капитану что-то еще надо?
— Да, мой юный моряк, надо и очень многое. Может быть, если уговоришь Джимми, он тебе порасскажет, как за годы плавания мне пригодились многие знания, что раньше казавшиеся ненужными. Можешь считать это лишним поводом быстрее делать уроки. Чем скорее справишься с заданиями и покажешь знания учителям, тем раньше сможешь прибежать сюда послушать истории Джима — а лучшего боцмана на всем королевском флоте не было — и изучать морское дело и медицину, которой тебя может научить мастер Чжи. Понял, моряк?
— Так точно, капитан!
— Так что марш спать и не забудь поцеловать маму на ночь. Бегом!
— Есть, сэр.
Юный лорд отдал честь и побежал из эллинга. Иша пошел было за ним, но Грегори остановил его жестом и сказал:
— Здесь и сейчас ему ничто не угрожает. Я благодарен тебе и надеюсь, что могу рассчитывать на тебя и на вас всех и дальше?
— Да, друг, так и есть.
Голос мастера Чжи был спокойным и не высоким. По-английски он говорил с еле заметным акцентом.
— Тогда давайте немного еще выпьем. В конце концов, наш боцман прав. Впервые за столько лет мы собрались вместе, и пусть не вполне ясно, к добру это или не очень…
На лице лорда промелькнула тень. О чем он думал сейчас? Наверное, о том же, о чем и остальные, не отводившие от своего друга серьезных взглядов. О том же, о чем молчали узоры на теле старого моряка, за каждым из которых скрывалась своя история.
@музыка: Белфаст – Всюду побывал я
@темы: текст, fandom Victorian 2017, PG-13