Нет денег - нет революции
читать дальше
Название: Ученик моряка
Цикл: Байки Джимми Роуза
Часть канона: ориджинал
Автор: fandom Victorian 2018
Бета: fandom Victorian 2018
Размер: мини, 3 136 слов
Персонажи: множественные ОМП (Джимми Роуз, лорд Грегори, Джи, Иша, Фредерик)
Категория: джен
Жанр: приключения
Рейтинг: G
Краткое содержание: у юного лорда Фредерика появляется новый учитель
Для голосования: #. fandom Victorian 2018 - “Ученик моряка”
Осень с её штормами, когда ветер дует сильно и воет в холмах и скалах, словно души обреченных на вечные муки грешников, а с неба капает дождь, уже переставший быть туманом, но еще не созревший до состояния полноценного ливня, когда волны бьются с грохотом о прибрежные скалы и, ломаясь на гребнях, белыми пенными бурунами накатываются на песчаные пляжи, силясь подняться выше отведенной им природой отметки, откатываются назад, подставляя подножку своим более поздним товаркам, вступила в свои права. Деревья и кустарники под порывами ветра растеряли последние листья и теперь махали голыми ветвями, словно хотели показать ветру, что ему что нечего с них больше брать. В такие дни Фредерик хотел не учить уроки, а сидеть в эллинге, новом или старом, и помогать Джиму раскраивать паруса или крутить канаты и слушать его байки, или слушать, как обосновавшийся рядом с ним Джи бормочет на своем языке или поёт заунывные песенки своей родины, растирая что-то в ступке, или вместе с Ишой прогуливаться по берегу, глядя, как смуглый великан подобно скале противостоит ветру. В общем, делать что угодно кроме уроков. Учителя, мистер Бади и мистер Сам, уехали в Лондон, оставив Фредерику задания. Мэри, его младшая сестра, болела, и в доме все носились вокруг неё. Фредерик же, за несколько дней сделав все, что ему задавали, теперь был наполовину под домашним арестом, потому что матушка его решила, что он может простудиться. Отец не прекословил ей, занятый своими делами: каждый день к нему приезжали с корреспонденцией, забирали письма и пакеты и доставляли новые. Он ходил мрачнее тучи. Иша — единственный, с кем Фредерик мог поводиться, поиграть и подраться, но даже он не мог особо ничем помочь, поскольку для большинства его занятий нужен был свежий воздух. Казалось, он сам сжался и усох от постоянного пребывания в доме, в котором внезапно стало очень много болезни.
— Папа, нам надо поговорить.
— Сынок, давай отложим до завтра.
— Нет, папа. Скоро вернутся мистер Сам и мистер Бади, через два или три дня, а я…
— Юноша, я же сказал вам — завтра. Извольте слушать старших, а сейчас покиньте меня.
Отец выглядел измученным, осунувшимся, под глазами у него образовались темные круги; как казалось Фредерику, отцу и самому претила бумажная работа, но он впервые в своей жизни не просто повысил голос на сына — такое случалось и раньше, — но повысил его раздраженно. Так отмахиваются от мелкой собачки, которая надоедливо облаивает сапог и пытается его укусить, зная о своей безнаказанности. Фредерик скрипнул зубами и направился к выходу. Он не видел, как Иша осуждающе покачал головой в тюрбане и посмотрел на Грегори.
— Постой, Фредерик. Твое дело может подождать полтора часа, а лучше до обеда? После обеда мы с тобой пройдемся и поговорим, и прости, что я отмахнулся от тебя, — голос отца был приглушенным, словно отец тащил на себе огромный груз и остановился лишь на секунду, чтобы сказать сыну эти слова.
— Конечно, подождет, капитан.
Фредерик посмотрел на отца. Их глаза встретились, и Грегори утомленно улыбнулся. Мальчик не знал, насколько важен был этот взгляд для его отца, который потом углубился в бумаги, пока его сын копался в библиотеке, рассматривал карты и разговаривал со своим телохранителем, который лишь на первый взгляд казался грубым неотесанным чурбаном с большими мускулами.
Обед прошел в напряженной атмосфере: Мэри не вышла и даже не встала; доктор, пускавший ей кровь, сказал, что через несколько дней приедет с новым средством на основе свинцовых солей, чтобы преобразовать жидкости в организме и вывести их, тем самым восстановив баланс, и что после этого девочка обязательно поправится. Лорд Грегори поморщился, а потом махнул рукой, однако Фредерик краем уха слышал, как он попросил доктора больше не приезжать, и слышал, как шуршали банкноты. Тогда Фредерик подумал: неужели отец хочет смерти Мэри? Впрочем, он знал, что может задать этот вопрос отцу, и тот честно на него ответит.
После обеда Фредерик собрался в библиотеку, так как думал, что отец забыл про обещание, ведь за обедом он так и не оторвался от своей корреспонденции, однако Грегори окликнул его:
— Сынок, ты хотел о чем-то поговорить, ты не передумал?
Мальчик мигом накинул куртку, хотя мать и заворчала, желая одеть его потеплее. Отец остановил её:
— Наш сын достаточно взрослый, чтобы самому решать, насколько тепло ему одеваться, если ему будет холодно, он вернется и наденет другую куртку. Так, Фредерик?
— Конечно, папа, разве…
Он осекся, проглотив “... я стал бы делать глупости”, вспоминая, что глупости он делал не раз, и ему даже попадало за это.
— Разве?
— Разве я настолько глуп, чтобы бравировать, когда нет никого, кто бы это оценил?
— Надеюсь, что нет, — сказал Грегори и засмеялся.
Они вышли на улицу под моросящий дождь, который, казалось, шел порой параллельно земле, когда порывы ветра были особенно сильными.
— Папа, скажи, правда тут свежо?
— Да сынок, довольно свежо, и это хорошо, потому что я неимоверно устал от этих бумаг. Если бы ты знал, как бы мне хотелось, чтобы ты мог мне помочь…
— Я с удовольствием помогу, папа! Я уже многое знаю...
— Нет, сынок, ты еще не готов.
— Вот об этом я и хотел поговорить, папа… И еще кое о чем. Почему ты сказал доктору больше не приезжать и даже заплатил ему денег? Ты что, хочешь смерти моей сестры?
Грегори засмеялся, и даже Иша улыбнулся, услышав это. Резкий порывистый ветер, казалось, наполнил великана, как наполняют баллон монгольфьера, — он снова стал крупным и большим.
— Нет, что ты, конечно нет. Я лишь хочу, чтобы её лечил кто-то, кто понимает не только, как растут кости, но и как работает весь организм в целом. Ты, наверное, слышал от Иши о том, как лечат в его стране? Так вот, я лучше заплачу тому, кто доказал, что знает, как лечить внутренние болезни. Этот человек совсем рядом, а я из-за своей бесконечной работы забыл о нем.
Фредерик удивленно посмотрел на телохранителя:
— Иша, ты доктор?
— Нет, мой молодой друг, я не врач, я воин, — ответил тот, улыбнувшись своей белозубой улыбкой.
— Папа, но тогда кто?
— Джи. Вот к нему мы сейчас и пойдем, и у меня будет к тебе большая просьба, но ее я изложу чуть позже. Лучше скажи мне, почему ты проводишь все время дома и совсем перестал играть на улице, ты же любишь такую погоду?
— Я сам хотел тебе сказать… Мама сильно беспокоится обо мне и запрещает выходить гулять, потому что я могу заболеть, а дома мне скучно. Я бы мог быть с Джимом в эллинге, а там ветра нет и тепло, а еще я мог бы гулять и заниматься с Ишей, но мне нельзя, чтобы не простудился. Знаешь, мне кажется, я простужусь от безделья гораздо быстрее.
— Ну хорошо, я поговорю об этом с мамой, но ты взамен обещаешь мне, что будешь выполнять все уроки без пререканий, а также слушаться Ишу, Джи и Джимми. А в свободное от занятий время ты будешь помогать Джиму ремонтировать суда, в том числе яхту, и готовить их к лету. И обещай не отлынивать от грязной работы!
— Да, папа, спасибо! А может, я все-таки могу помочь тебе в твоей работе? Что ты делаешь? Я умею читать и пишу красиво: мистер Бади говорит, что у меня отличный калкигарфитческий почерк.
— Каллиграфический, Фредерик. Нет, поверь, мой дорогой, самое большее, что ты можешь для меня сделать сейчас — это хорошо учиться и внимательно слушать учителей. Всех пятерых. Думаю, за год учебы ты многое освоишь, прежде чем поедешь в школу. Ну а там что будет, то будет.
Эти слова лорд Грегори произнес как-то совсем глухо, словно на него снова навалился тяжелый груз. Дальше они шли молча, дошли до берега, постояли там, и только когда солнце уже начало садиться, повернули к дому. Фредерик свернул на дорожку к эллингу.
— Ты куда? — спросил его отец.
— Ты сказал, что я должен слушать Ишу, Джи и помогать Джиму. Вот я и иду помогать и слушать.
Иша, вопросительно подняв бровь, посмотрел на Грегори, но тот лишь улыбнулся и кивнул.
В старом эллинге пахло травами и чем-то еще. Этот запах перебивал даже запахи канатов, тины, рыбы, смолы, краски и лака, свежей стружки и чего-то неуловимого, что, казалось, всегда было тут, какой-то смеси всего-всего: приключений, табака и пота, птиц, которые летом гнездились под коньком крыши, и редко забредавших мышей, с которыми Джимми вел беспощадную войну, впрочем, только на своей территории. Семью полевок, поселившихся под одним из углов эллинга, но не нарушающих границ владений старого моряка, он не трогал, жил сам и давал жить другим.
— Джимми, Джимми, а папа мне разрешил после уроков приходить к тебе и помогать, а еще сказал, что я должен учиться у тебя, Джи и Иши, вот я пришел, дай мне что-нибудь сделать и расскажи историю!
Фредерик весь сиял от счастья, Джи, который что-то растирал в фарфоровой ступке, посмотрел на моряка, хитро прищурившись, и вернулся к своему занятию.
— Ну что ж, мастер Фредерик, тогда я буду звать тебя юнгой, на то время, пока ты у меня в обучении, раз уж так… Ну, а историю… ладно… Только какую?
— Вон ту.
Фредерик ткнул пальцем в татуировку на левом плече моряка. Там была набита роза в виде переплетения парусов и канатов, притягивавших эти паруса к воображаемому стеблю изнутри рисунка, под ним сердцевина розы была нарисована в виде нескольких якорей.
— Ну, раз ты выбрал эту, то, стало быть, парусами и займемся.
Иша в это время приблизился к Джи и что-то тому сказал вполголоса, китаец ушел в свою каморку, отгороженную для него в эллинге, и чем-то звенел там.
Поле этого Иша безмолвной статуей замер около стены.
—Так, юнга, а ну тащи парусину и кидай вон на туда, прямо на линии, это мы парус раскраивать будем, да смотри не запачкай ткань!
Фредерик посмотрел туда, куда указал Джимми, и увидел парусину на стеллаже под краской.
Он подбежал и попытался схватить парусину, но вовремя заметил, что если взять этот тяжелый сверток, то стеллаж рухнет. Фредерик задумался. Пока он думал, Джи вышел из каморки, неся саквояж, и направился к выходу, по пути шепнув:
— Порою железо побеждает ветер.
Фредерик обернулся, увидел складной якорь, взял его и потащил к парусине, а Джи улыбнулся и вышел.
— Дело было так. Мы тогда шли вместе с твоим отцом с Филиппин в Желтое море, нам надо было в Хэджоу, и оттуда, загрузившись пряностями и чаем, идти обратно в Плимут. А я тебе скажу, эти южные моря — они такие. Там что ни день, то что-то случается. Не муссоны, так штиль, не штиль — такой, что киснешь, — так течением сносит с курса, и плевать, что ветер против него. Стоишь как вкопанный, и ветер есть, и галсами не пройти, то отмель, то акула, то скат с крюйсель размером на палубу выскочит и лежит, хлопает плавниками, вроде как говорит: “Кок, обед приплыл, чего валандаешься?” А то кок знает, как его готовить.
Фредерик уже почти дотащил якорь до стеллажа.
— Так вот, самое страшное-то не в море, в море моряк что рыба в воде, гораздо хуже на суше. Вот где уж кошмар: потом обливаешься, словно в той норвежской бане, и там насекомых тьма-тьмущая, а жрут они все подряд! Дай гвоздь железный — сожрут и его, разве что камни не жрут, а могли бы - и те бы съели. Но как-то люди живут и вроде даже неплохо. Места там, в общем, красивые, плодородные. Если бы не живность, то райский был бы уголок. Ну так вот, одни пауки и гусеницы жрали канаты, причем жрали что смоленые, что несмоленые, спасу не было. Надо снасть поменять, ан возьмешься — а в канатном ящике живности много, канат весь съеден, а эти твари только жвалами щелкают, мол, чего стоишь, давай, еще тащи, мы голодные. И что мы только ни делали, как только ни защищались! А хуже того были твари, которые повадились в парусах, в запасных, белых, парадных, дырки делать. Приходишь, значит, вечером проверить парус, а в нем уже дыра, и никакой теперь это не парус, а исподняя рубаха, одна на весь бордель, — в каждую дырку по голове, и пусть девки танцуют…
Ну, бились мы с ними, бились, как только ни травили: и ваниль, и перец — чего только не клали! Паруса, их же на чистом штопать надо, а вытащишь — так на них слетятся жуки со всей округи, моль эта плотоядная. В общем нам идти, мы как раз новые канаты и провизию погрузили и даже на парус новый скинулись, старый местная моль за две недели изгрызла весь подчистую. Вот и думаем мы с боцманом: что же делать, как быть? Думали-думали, да ничего умнее не придумали, кроме как и парус, и канаты в лодки загрузить. Лодчонки у местных специально купили, а жук — он же такой, он же дышать любит, как и всякая тварь, что на суше живет, да и некоторые морские. И вот, значит, выходим мы в море, парус местами как после картечи, дырявый, а на палубе стоят несколько лодок, в которых в забортной соленой водице канаты плавают и запасные паруса. Ну, идем мы, парус стоит, ветер ловит, и беда — в Желтом море накрывает нас шторм, не сильный, правда, вот как сейчас.
Фредерик меж тем осмотрел стеллаж и понял, что если там одновременно будут лежать и якорь, и парусина, то стеллаж завалится в другую сторону. Теперь он оглядывался в поисках решения. Джим тем временем продолжал:
— Ну и вот, значит, шторм нас накрывает, и паруса наши старые — мы под ними шли — порвало. А парус, он рвется так: сперва тихий треск, его только марсовый услышать может, да и то потому, что наверху сидит, а потом — бууум! — и на ветру полотнище хлопает, как пушка, а канаты и так на ветру поют песни, а тут еще и подпевают этим хлопкам. Так, значит, рвет у нас один парус — как сейчас помню грот, это мы ходили на красивом нашем «Лорде Ланселоте», — и, что тут поделаешь, пока шли в море, паруса никто не просушил, не простирал, а около Филиппин скалы,там стирку не устроишь — камня подходящего нету, чтобы паруса постирать да починить. Думали уже в Ичхоне починиться, там хорошие парусные мастерские, но не тут-то было. Слышу я, что скоро грота-штаг лопнет, уж больно он запел фальшиво, а когда канат фальшивит и звук троит, верная примета - скоро петь перестанет и лопнет. И хорошо, если свободный конец никого за борт не скинет и ноги-руки не переломает. Ну, думаю, кранты, а все потому, что по грота-штагу парус лопнувший бьет. А чего, думаю, мне терять, парус-то уже треснул, а штаг уйдет - грот потеряем, совсем труба будет: хоть шторм-то не сильный, но с заваленным гротом поломает и остальное. Ну, бегу я к боцману, говорю: свисти, чтобы мне концы паруса подвели, буду грот чинить. Давай шпагат покрепче да люверсы. Он дал, я на фор-марс привязался покрепче и жду, пока концы паруса изловят да ко мне подведут; как подвели, я со стороны паруса свесился и закрепился узлом, сам концы паруса поймал, бью дырки и люверсы там клепаю и сразу в дырки шпагат тяну, чтобы парус как бы сшить. Конечно, так себе вариант, да другого нету. Парус на ветру…
Фредерик наконец нашел, что подставить под стеллаж: деревянный брусок, и теперь, подперев им стеллаж с одной из сторон, он затащил якорь на полку и стал стаскивать оттуда парусину, так чтобы не расплескать и не задеть краски, стоявшие сверху. На всякий случай, ведь Фредерик не знал, закрыты ли банки.
— Слушай дальше: я спускаюсь по парусу, полотнище хлопает и бьет, словно пушка, я уж почти ничего не слышу, а тут мы бортом к волне оказались, и чувствую я, как судно клонит, и меня, как маятник, от шва носит то в одну сторону, то в другую. Парус меня по лицу бьет, больно, аж до крови, но терпеть надо. Тугой парус при хорошем ветре — он же как барабан, на нем плясать джигу можно, ежели не оступишься и не улетишь на палубу. Я ухватился за бьющийся конец, отрезком шпагата себя к уже наполовину зашитой части принайтовал, и знай вишу: две дырки сделаю, спущусь, подвяжусь, перенайтуюсь — и снова. Так за несколько часов зашил. А к утру и шторм утих. Уже на подходе к порту увидели мы джонку — это такие кораблики с бамбуковыми парусами, наш помощник младший местный язык знал, так нам тамошний рыбак указал на скалы, которые они парусными зовут. На них ни единого лишайника нет, все моряки соскребли, а сами скалы ровные и широкие, как стол, не мы первые там паруса чинили. А они ж соленые были, так в соли и застыли, пришлось нам их размачивать сперва, потом стелить да нашего “Лорда” переодевать, да весь бегучий такелаж перетягивать, да смотреть, где поизносился стоячий, и там ставить узел специальный, которым канаты крепче делают, чтобы хоть до порта дойти, а там уж струны перетянуть. Зато входили мы под белыми парусами, которые аж искрились на солнце — соль-то с них никуда не делась. Встали мы под погрузку, а твой батюшка рисунок сделал и сказал: «Ты, Джимми, картинки на себе любишь, вот, набей на память, что смекнул, как нам дойти. Сам понимаешь, без грота мы бы черти сколько тащились, сдохли бы от жажды и голода в море…» А я тогда еще не отошел, потому что ровно как в морском бою побывал, ничего не слышу, глаза подбиты, будто с носорогом бодался, это мне концами паруса так по морде настучало. Но сделал, как надо, на память. Тот рейс сла-а-авный был, мы тогда прилично на проценте поднялись, кто ж знал, что там такая заварушка случилась, что с чаем и пряностями только мы одни и пришли за месяц…. Впрочем, вижу, ты дотащил, молодец, кидай сюда.
Только сейчас Фредерик понял, что моряк, рассказывая историю, спокойно курил и даже не думал ему помогать.
— Что, юнга, думаешь, старик просто так болтал? Ошибаешься — надо уметь и слушать, что вокруг творится, и думать головой да дело делать. Давай, разматывай полотнище.
В тот вечер они наметили, как раскроят паруса для швертбота, стоявшего на козлах в этом эллинге. После ужина вернулся задумчивый Джи.
— Вот что, Джимми, завтра я беру юного лорда с собой, ты сказки рассказываешь, а сыну светлого вана надо еще много чему учиться. Этот доктор местный чистой воды варвар: чуть его сестру не убил, дочку нашего господина Грегори. И при этом, представь, этим докторам хватает глупости говорить, что мы ничего не знаем о медицине…
— Джи, сморчок ты старый, ну мало ли дураков на свете? Но утром мастер будет у меня, потому что мы с ним будем парус вытачивать. Потом с Ишей делитесь, как хотите…
— А вы, лорд Фредерик, шли бы ужинать и спать. Вам утром рано вставать, чтобы быть сильным, надо встречать далекий рассвет, когда еще солнце только думает, подниматься ли ему над горизонтом.
Иша усмехнулся. Фредерик только теперь понял, что ему предстоит год, наполненный не только занятиями с учителями, которых нанял отец, но и с учителями, которые спрашивают куда строже и желают добра куда искреннее. Со старшими друзьями, его и его отца и деда, и уж эти-то учителя поблажек не дадут никаких, хотя и розг, наверное, тоже выдавать не будут… Зато и опозориться перед ними куда страшнее и обиднее, ведь это будет позор перед другом и нарушенное слово перед отцом.
В доме, куда вернулись Иша и Фредерик, пахло свежим ветром, ставни были открыты и на полу возле окон были видны следы залетавших с ветром капель. Сейчас по стеклам барабанили уже крупные капли, мелкий дождик все же дорос до полноценного дождя. А еще в доме пахло травами, и из комнаты Мэри доносился смех и кашель. Сестрица, которую Фредерик хоть и считал избалованной неженкой и задавакой, но все же любил, смеялась впервые за несколько недель. Он улыбнулся и поздоровался с отцом. Тот посмотрел на него заговорщически и прошел к себе в кабинет. Казалось, что его ноша стала чуть-чуть легче, и спина распрямилась, явив миру все того же лорда Грегори — капитана и просто хорошего человека.
Название: Ученик моряка
Цикл: Байки Джимми Роуза
Часть канона: ориджинал
Автор: fandom Victorian 2018
Бета: fandom Victorian 2018
Размер: мини, 3 136 слов
Персонажи: множественные ОМП (Джимми Роуз, лорд Грегори, Джи, Иша, Фредерик)
Категория: джен
Жанр: приключения
Рейтинг: G
Краткое содержание: у юного лорда Фредерика появляется новый учитель
Для голосования: #. fandom Victorian 2018 - “Ученик моряка”
Осень с её штормами, когда ветер дует сильно и воет в холмах и скалах, словно души обреченных на вечные муки грешников, а с неба капает дождь, уже переставший быть туманом, но еще не созревший до состояния полноценного ливня, когда волны бьются с грохотом о прибрежные скалы и, ломаясь на гребнях, белыми пенными бурунами накатываются на песчаные пляжи, силясь подняться выше отведенной им природой отметки, откатываются назад, подставляя подножку своим более поздним товаркам, вступила в свои права. Деревья и кустарники под порывами ветра растеряли последние листья и теперь махали голыми ветвями, словно хотели показать ветру, что ему что нечего с них больше брать. В такие дни Фредерик хотел не учить уроки, а сидеть в эллинге, новом или старом, и помогать Джиму раскраивать паруса или крутить канаты и слушать его байки, или слушать, как обосновавшийся рядом с ним Джи бормочет на своем языке или поёт заунывные песенки своей родины, растирая что-то в ступке, или вместе с Ишой прогуливаться по берегу, глядя, как смуглый великан подобно скале противостоит ветру. В общем, делать что угодно кроме уроков. Учителя, мистер Бади и мистер Сам, уехали в Лондон, оставив Фредерику задания. Мэри, его младшая сестра, болела, и в доме все носились вокруг неё. Фредерик же, за несколько дней сделав все, что ему задавали, теперь был наполовину под домашним арестом, потому что матушка его решила, что он может простудиться. Отец не прекословил ей, занятый своими делами: каждый день к нему приезжали с корреспонденцией, забирали письма и пакеты и доставляли новые. Он ходил мрачнее тучи. Иша — единственный, с кем Фредерик мог поводиться, поиграть и подраться, но даже он не мог особо ничем помочь, поскольку для большинства его занятий нужен был свежий воздух. Казалось, он сам сжался и усох от постоянного пребывания в доме, в котором внезапно стало очень много болезни.
— Папа, нам надо поговорить.
— Сынок, давай отложим до завтра.
— Нет, папа. Скоро вернутся мистер Сам и мистер Бади, через два или три дня, а я…
— Юноша, я же сказал вам — завтра. Извольте слушать старших, а сейчас покиньте меня.
Отец выглядел измученным, осунувшимся, под глазами у него образовались темные круги; как казалось Фредерику, отцу и самому претила бумажная работа, но он впервые в своей жизни не просто повысил голос на сына — такое случалось и раньше, — но повысил его раздраженно. Так отмахиваются от мелкой собачки, которая надоедливо облаивает сапог и пытается его укусить, зная о своей безнаказанности. Фредерик скрипнул зубами и направился к выходу. Он не видел, как Иша осуждающе покачал головой в тюрбане и посмотрел на Грегори.
— Постой, Фредерик. Твое дело может подождать полтора часа, а лучше до обеда? После обеда мы с тобой пройдемся и поговорим, и прости, что я отмахнулся от тебя, — голос отца был приглушенным, словно отец тащил на себе огромный груз и остановился лишь на секунду, чтобы сказать сыну эти слова.
— Конечно, подождет, капитан.
Фредерик посмотрел на отца. Их глаза встретились, и Грегори утомленно улыбнулся. Мальчик не знал, насколько важен был этот взгляд для его отца, который потом углубился в бумаги, пока его сын копался в библиотеке, рассматривал карты и разговаривал со своим телохранителем, который лишь на первый взгляд казался грубым неотесанным чурбаном с большими мускулами.
Обед прошел в напряженной атмосфере: Мэри не вышла и даже не встала; доктор, пускавший ей кровь, сказал, что через несколько дней приедет с новым средством на основе свинцовых солей, чтобы преобразовать жидкости в организме и вывести их, тем самым восстановив баланс, и что после этого девочка обязательно поправится. Лорд Грегори поморщился, а потом махнул рукой, однако Фредерик краем уха слышал, как он попросил доктора больше не приезжать, и слышал, как шуршали банкноты. Тогда Фредерик подумал: неужели отец хочет смерти Мэри? Впрочем, он знал, что может задать этот вопрос отцу, и тот честно на него ответит.
После обеда Фредерик собрался в библиотеку, так как думал, что отец забыл про обещание, ведь за обедом он так и не оторвался от своей корреспонденции, однако Грегори окликнул его:
— Сынок, ты хотел о чем-то поговорить, ты не передумал?
Мальчик мигом накинул куртку, хотя мать и заворчала, желая одеть его потеплее. Отец остановил её:
— Наш сын достаточно взрослый, чтобы самому решать, насколько тепло ему одеваться, если ему будет холодно, он вернется и наденет другую куртку. Так, Фредерик?
— Конечно, папа, разве…
Он осекся, проглотив “... я стал бы делать глупости”, вспоминая, что глупости он делал не раз, и ему даже попадало за это.
— Разве?
— Разве я настолько глуп, чтобы бравировать, когда нет никого, кто бы это оценил?
— Надеюсь, что нет, — сказал Грегори и засмеялся.
Они вышли на улицу под моросящий дождь, который, казалось, шел порой параллельно земле, когда порывы ветра были особенно сильными.
— Папа, скажи, правда тут свежо?
— Да сынок, довольно свежо, и это хорошо, потому что я неимоверно устал от этих бумаг. Если бы ты знал, как бы мне хотелось, чтобы ты мог мне помочь…
— Я с удовольствием помогу, папа! Я уже многое знаю...
— Нет, сынок, ты еще не готов.
— Вот об этом я и хотел поговорить, папа… И еще кое о чем. Почему ты сказал доктору больше не приезжать и даже заплатил ему денег? Ты что, хочешь смерти моей сестры?
Грегори засмеялся, и даже Иша улыбнулся, услышав это. Резкий порывистый ветер, казалось, наполнил великана, как наполняют баллон монгольфьера, — он снова стал крупным и большим.
— Нет, что ты, конечно нет. Я лишь хочу, чтобы её лечил кто-то, кто понимает не только, как растут кости, но и как работает весь организм в целом. Ты, наверное, слышал от Иши о том, как лечат в его стране? Так вот, я лучше заплачу тому, кто доказал, что знает, как лечить внутренние болезни. Этот человек совсем рядом, а я из-за своей бесконечной работы забыл о нем.
Фредерик удивленно посмотрел на телохранителя:
— Иша, ты доктор?
— Нет, мой молодой друг, я не врач, я воин, — ответил тот, улыбнувшись своей белозубой улыбкой.
— Папа, но тогда кто?
— Джи. Вот к нему мы сейчас и пойдем, и у меня будет к тебе большая просьба, но ее я изложу чуть позже. Лучше скажи мне, почему ты проводишь все время дома и совсем перестал играть на улице, ты же любишь такую погоду?
— Я сам хотел тебе сказать… Мама сильно беспокоится обо мне и запрещает выходить гулять, потому что я могу заболеть, а дома мне скучно. Я бы мог быть с Джимом в эллинге, а там ветра нет и тепло, а еще я мог бы гулять и заниматься с Ишей, но мне нельзя, чтобы не простудился. Знаешь, мне кажется, я простужусь от безделья гораздо быстрее.
— Ну хорошо, я поговорю об этом с мамой, но ты взамен обещаешь мне, что будешь выполнять все уроки без пререканий, а также слушаться Ишу, Джи и Джимми. А в свободное от занятий время ты будешь помогать Джиму ремонтировать суда, в том числе яхту, и готовить их к лету. И обещай не отлынивать от грязной работы!
— Да, папа, спасибо! А может, я все-таки могу помочь тебе в твоей работе? Что ты делаешь? Я умею читать и пишу красиво: мистер Бади говорит, что у меня отличный калкигарфитческий почерк.
— Каллиграфический, Фредерик. Нет, поверь, мой дорогой, самое большее, что ты можешь для меня сделать сейчас — это хорошо учиться и внимательно слушать учителей. Всех пятерых. Думаю, за год учебы ты многое освоишь, прежде чем поедешь в школу. Ну а там что будет, то будет.
Эти слова лорд Грегори произнес как-то совсем глухо, словно на него снова навалился тяжелый груз. Дальше они шли молча, дошли до берега, постояли там, и только когда солнце уже начало садиться, повернули к дому. Фредерик свернул на дорожку к эллингу.
— Ты куда? — спросил его отец.
— Ты сказал, что я должен слушать Ишу, Джи и помогать Джиму. Вот я и иду помогать и слушать.
Иша, вопросительно подняв бровь, посмотрел на Грегори, но тот лишь улыбнулся и кивнул.
В старом эллинге пахло травами и чем-то еще. Этот запах перебивал даже запахи канатов, тины, рыбы, смолы, краски и лака, свежей стружки и чего-то неуловимого, что, казалось, всегда было тут, какой-то смеси всего-всего: приключений, табака и пота, птиц, которые летом гнездились под коньком крыши, и редко забредавших мышей, с которыми Джимми вел беспощадную войну, впрочем, только на своей территории. Семью полевок, поселившихся под одним из углов эллинга, но не нарушающих границ владений старого моряка, он не трогал, жил сам и давал жить другим.
— Джимми, Джимми, а папа мне разрешил после уроков приходить к тебе и помогать, а еще сказал, что я должен учиться у тебя, Джи и Иши, вот я пришел, дай мне что-нибудь сделать и расскажи историю!
Фредерик весь сиял от счастья, Джи, который что-то растирал в фарфоровой ступке, посмотрел на моряка, хитро прищурившись, и вернулся к своему занятию.
— Ну что ж, мастер Фредерик, тогда я буду звать тебя юнгой, на то время, пока ты у меня в обучении, раз уж так… Ну, а историю… ладно… Только какую?
— Вон ту.
Фредерик ткнул пальцем в татуировку на левом плече моряка. Там была набита роза в виде переплетения парусов и канатов, притягивавших эти паруса к воображаемому стеблю изнутри рисунка, под ним сердцевина розы была нарисована в виде нескольких якорей.
— Ну, раз ты выбрал эту, то, стало быть, парусами и займемся.
Иша в это время приблизился к Джи и что-то тому сказал вполголоса, китаец ушел в свою каморку, отгороженную для него в эллинге, и чем-то звенел там.
Поле этого Иша безмолвной статуей замер около стены.
—Так, юнга, а ну тащи парусину и кидай вон на туда, прямо на линии, это мы парус раскраивать будем, да смотри не запачкай ткань!
Фредерик посмотрел туда, куда указал Джимми, и увидел парусину на стеллаже под краской.
Он подбежал и попытался схватить парусину, но вовремя заметил, что если взять этот тяжелый сверток, то стеллаж рухнет. Фредерик задумался. Пока он думал, Джи вышел из каморки, неся саквояж, и направился к выходу, по пути шепнув:
— Порою железо побеждает ветер.
Фредерик обернулся, увидел складной якорь, взял его и потащил к парусине, а Джи улыбнулся и вышел.
— Дело было так. Мы тогда шли вместе с твоим отцом с Филиппин в Желтое море, нам надо было в Хэджоу, и оттуда, загрузившись пряностями и чаем, идти обратно в Плимут. А я тебе скажу, эти южные моря — они такие. Там что ни день, то что-то случается. Не муссоны, так штиль, не штиль — такой, что киснешь, — так течением сносит с курса, и плевать, что ветер против него. Стоишь как вкопанный, и ветер есть, и галсами не пройти, то отмель, то акула, то скат с крюйсель размером на палубу выскочит и лежит, хлопает плавниками, вроде как говорит: “Кок, обед приплыл, чего валандаешься?” А то кок знает, как его готовить.
Фредерик уже почти дотащил якорь до стеллажа.
— Так вот, самое страшное-то не в море, в море моряк что рыба в воде, гораздо хуже на суше. Вот где уж кошмар: потом обливаешься, словно в той норвежской бане, и там насекомых тьма-тьмущая, а жрут они все подряд! Дай гвоздь железный — сожрут и его, разве что камни не жрут, а могли бы - и те бы съели. Но как-то люди живут и вроде даже неплохо. Места там, в общем, красивые, плодородные. Если бы не живность, то райский был бы уголок. Ну так вот, одни пауки и гусеницы жрали канаты, причем жрали что смоленые, что несмоленые, спасу не было. Надо снасть поменять, ан возьмешься — а в канатном ящике живности много, канат весь съеден, а эти твари только жвалами щелкают, мол, чего стоишь, давай, еще тащи, мы голодные. И что мы только ни делали, как только ни защищались! А хуже того были твари, которые повадились в парусах, в запасных, белых, парадных, дырки делать. Приходишь, значит, вечером проверить парус, а в нем уже дыра, и никакой теперь это не парус, а исподняя рубаха, одна на весь бордель, — в каждую дырку по голове, и пусть девки танцуют…
Ну, бились мы с ними, бились, как только ни травили: и ваниль, и перец — чего только не клали! Паруса, их же на чистом штопать надо, а вытащишь — так на них слетятся жуки со всей округи, моль эта плотоядная. В общем нам идти, мы как раз новые канаты и провизию погрузили и даже на парус новый скинулись, старый местная моль за две недели изгрызла весь подчистую. Вот и думаем мы с боцманом: что же делать, как быть? Думали-думали, да ничего умнее не придумали, кроме как и парус, и канаты в лодки загрузить. Лодчонки у местных специально купили, а жук — он же такой, он же дышать любит, как и всякая тварь, что на суше живет, да и некоторые морские. И вот, значит, выходим мы в море, парус местами как после картечи, дырявый, а на палубе стоят несколько лодок, в которых в забортной соленой водице канаты плавают и запасные паруса. Ну, идем мы, парус стоит, ветер ловит, и беда — в Желтом море накрывает нас шторм, не сильный, правда, вот как сейчас.
Фредерик меж тем осмотрел стеллаж и понял, что если там одновременно будут лежать и якорь, и парусина, то стеллаж завалится в другую сторону. Теперь он оглядывался в поисках решения. Джим тем временем продолжал:
— Ну и вот, значит, шторм нас накрывает, и паруса наши старые — мы под ними шли — порвало. А парус, он рвется так: сперва тихий треск, его только марсовый услышать может, да и то потому, что наверху сидит, а потом — бууум! — и на ветру полотнище хлопает, как пушка, а канаты и так на ветру поют песни, а тут еще и подпевают этим хлопкам. Так, значит, рвет у нас один парус — как сейчас помню грот, это мы ходили на красивом нашем «Лорде Ланселоте», — и, что тут поделаешь, пока шли в море, паруса никто не просушил, не простирал, а около Филиппин скалы,там стирку не устроишь — камня подходящего нету, чтобы паруса постирать да починить. Думали уже в Ичхоне починиться, там хорошие парусные мастерские, но не тут-то было. Слышу я, что скоро грота-штаг лопнет, уж больно он запел фальшиво, а когда канат фальшивит и звук троит, верная примета - скоро петь перестанет и лопнет. И хорошо, если свободный конец никого за борт не скинет и ноги-руки не переломает. Ну, думаю, кранты, а все потому, что по грота-штагу парус лопнувший бьет. А чего, думаю, мне терять, парус-то уже треснул, а штаг уйдет - грот потеряем, совсем труба будет: хоть шторм-то не сильный, но с заваленным гротом поломает и остальное. Ну, бегу я к боцману, говорю: свисти, чтобы мне концы паруса подвели, буду грот чинить. Давай шпагат покрепче да люверсы. Он дал, я на фор-марс привязался покрепче и жду, пока концы паруса изловят да ко мне подведут; как подвели, я со стороны паруса свесился и закрепился узлом, сам концы паруса поймал, бью дырки и люверсы там клепаю и сразу в дырки шпагат тяну, чтобы парус как бы сшить. Конечно, так себе вариант, да другого нету. Парус на ветру…
Фредерик наконец нашел, что подставить под стеллаж: деревянный брусок, и теперь, подперев им стеллаж с одной из сторон, он затащил якорь на полку и стал стаскивать оттуда парусину, так чтобы не расплескать и не задеть краски, стоявшие сверху. На всякий случай, ведь Фредерик не знал, закрыты ли банки.
— Слушай дальше: я спускаюсь по парусу, полотнище хлопает и бьет, словно пушка, я уж почти ничего не слышу, а тут мы бортом к волне оказались, и чувствую я, как судно клонит, и меня, как маятник, от шва носит то в одну сторону, то в другую. Парус меня по лицу бьет, больно, аж до крови, но терпеть надо. Тугой парус при хорошем ветре — он же как барабан, на нем плясать джигу можно, ежели не оступишься и не улетишь на палубу. Я ухватился за бьющийся конец, отрезком шпагата себя к уже наполовину зашитой части принайтовал, и знай вишу: две дырки сделаю, спущусь, подвяжусь, перенайтуюсь — и снова. Так за несколько часов зашил. А к утру и шторм утих. Уже на подходе к порту увидели мы джонку — это такие кораблики с бамбуковыми парусами, наш помощник младший местный язык знал, так нам тамошний рыбак указал на скалы, которые они парусными зовут. На них ни единого лишайника нет, все моряки соскребли, а сами скалы ровные и широкие, как стол, не мы первые там паруса чинили. А они ж соленые были, так в соли и застыли, пришлось нам их размачивать сперва, потом стелить да нашего “Лорда” переодевать, да весь бегучий такелаж перетягивать, да смотреть, где поизносился стоячий, и там ставить узел специальный, которым канаты крепче делают, чтобы хоть до порта дойти, а там уж струны перетянуть. Зато входили мы под белыми парусами, которые аж искрились на солнце — соль-то с них никуда не делась. Встали мы под погрузку, а твой батюшка рисунок сделал и сказал: «Ты, Джимми, картинки на себе любишь, вот, набей на память, что смекнул, как нам дойти. Сам понимаешь, без грота мы бы черти сколько тащились, сдохли бы от жажды и голода в море…» А я тогда еще не отошел, потому что ровно как в морском бою побывал, ничего не слышу, глаза подбиты, будто с носорогом бодался, это мне концами паруса так по морде настучало. Но сделал, как надо, на память. Тот рейс сла-а-авный был, мы тогда прилично на проценте поднялись, кто ж знал, что там такая заварушка случилась, что с чаем и пряностями только мы одни и пришли за месяц…. Впрочем, вижу, ты дотащил, молодец, кидай сюда.
Только сейчас Фредерик понял, что моряк, рассказывая историю, спокойно курил и даже не думал ему помогать.
— Что, юнга, думаешь, старик просто так болтал? Ошибаешься — надо уметь и слушать, что вокруг творится, и думать головой да дело делать. Давай, разматывай полотнище.
В тот вечер они наметили, как раскроят паруса для швертбота, стоявшего на козлах в этом эллинге. После ужина вернулся задумчивый Джи.
— Вот что, Джимми, завтра я беру юного лорда с собой, ты сказки рассказываешь, а сыну светлого вана надо еще много чему учиться. Этот доктор местный чистой воды варвар: чуть его сестру не убил, дочку нашего господина Грегори. И при этом, представь, этим докторам хватает глупости говорить, что мы ничего не знаем о медицине…
— Джи, сморчок ты старый, ну мало ли дураков на свете? Но утром мастер будет у меня, потому что мы с ним будем парус вытачивать. Потом с Ишей делитесь, как хотите…
— А вы, лорд Фредерик, шли бы ужинать и спать. Вам утром рано вставать, чтобы быть сильным, надо встречать далекий рассвет, когда еще солнце только думает, подниматься ли ему над горизонтом.
Иша усмехнулся. Фредерик только теперь понял, что ему предстоит год, наполненный не только занятиями с учителями, которых нанял отец, но и с учителями, которые спрашивают куда строже и желают добра куда искреннее. Со старшими друзьями, его и его отца и деда, и уж эти-то учителя поблажек не дадут никаких, хотя и розг, наверное, тоже выдавать не будут… Зато и опозориться перед ними куда страшнее и обиднее, ведь это будет позор перед другом и нарушенное слово перед отцом.
В доме, куда вернулись Иша и Фредерик, пахло свежим ветром, ставни были открыты и на полу возле окон были видны следы залетавших с ветром капель. Сейчас по стеклам барабанили уже крупные капли, мелкий дождик все же дорос до полноценного дождя. А еще в доме пахло травами, и из комнаты Мэри доносился смех и кашель. Сестрица, которую Фредерик хоть и считал избалованной неженкой и задавакой, но все же любил, смеялась впервые за несколько недель. Он улыбнулся и поздоровался с отцом. Тот посмотрел на него заговорщически и прошел к себе в кабинет. Казалось, что его ноша стала чуть-чуть легче, и спина распрямилась, явив миру все того же лорда Грегори — капитана и просто хорошего человека.
@темы: текст, fandom Victorian 2018, PG-13
